Внимание! Предлагаемый ниже текст написан в дореволюционной орфографии. Если текст не отображается корректно, см. Просмотр русских текстов в старой орфографии.

БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМЪ ВЪ ТУРЦИИ АРМЯНАМЪ

ОТДѢЛЪ I.

[стр. 345]

Милосердіе.

Жюля Лeмempa.

Старый Турири, повелитель Багдада, славился своимъ богатствомъ, ученостью и необыкновенной мудростью. У него былъ роскошный дворецъ, въ которомъ мраморныя изваянія и тончайшая рѣзьба украшеній изъ драгоцѣнныхъ металловъ чудесно воспроизводили живыя деревья и цвѣты; y него были прекрасные сады, деревья и цвѣты которыхъ блистали всѣми отливами золота, серебра и драгоцѣнныхъ каменіевъ. Этотъ дворецъ и эти сады онъ населилъ прекрасными женщинами, не требуя отъ нихъ ничего, кромѣ того, чтобъ онѣ были прекрасно и роскошно одѣты, но онъ не сердился на нихъ, если онѣ оказывались при этомъ капризными и глупыми. Онъ содержалъ y себя поэтовъ, требуя отъ нихъ только стиховъ и пѣсенъ, когда ихъ посѣщало вдохновеніе, но и не досадовалъ на нихъ, когда ихъ поэтическіе опыты бывали неудачны. Онъ держалъ при себѣ философовъ, требуя лишь, чтобъ они разсуждали съ нимъ о сущности божества и происхожденія міра, но и ничего не имѣлъ противъ нихъ, если имъ случалось говорить вздоръ.

Въ одно прекрасное весеннее утро мудрый Турири прогуливался по главной улицѣ Багдада. Груды апельсиновъ и цѣлыя горы розъ наполняли тѣлежки продавцовъ; на ослѣпительномъ бѣломъ фонѣ улицы, освѣщенномъ солнцемъ, ярко выдѣлялись голубыя, красныя и зеленыя одежды прохожихъ; цвѣтущія магноліи перевѣшивались черезъ ограды прилегающихъ къ улицѣ усадебъ; вода тихо журчала въ водоемахъ фонтановъ. Проходившія мимо молодыя женщины походили на блестящіе на солнцѣ, увлаженные теплою росою цвѣты, распространяющіе вокругъ себя тонкое благоуханіе.

И это благоуханіе, и яркія краски одеждъ, и все ликованіе, разлитое кругомъ, подѣйствовали оживляющимъ образомъ на стараго Турири. Ему казалось, что его старческое тѣло пріобрѣтаетъ прежнюю юношескую гибкость; онъ съ удовольствіемъ переносился воспоминаніемъ къ счастливымъ днямъ отдаленнаго прошлаго; онъ не находилъ никакихъ серьезныхъ возраженій противъ существованія міра въ томъ видѣ, въ какомъ онъ являлся теперь передъ нимъ; онъ не далекъ былъ даже отъ мысли, что жизнь хороша.

И онъ промолвилъ почти вслухъ:

[стр. 346]

— О, живительная теплота! О, благодатное солнце.

Ему попалась навстрѣчу маленькая пятилѣтняя дѣвочка, хорошенькая, бѣлокурая, розовенькая, въ одной рубашенкѣ. Малютка, держа палецъ во рту, серьезно глядѣла на него изъ-подъ густыхъ прядей льняныхъ волосъ и, казалось, была поражена видомъ длинной бороды Турири, или, можетъ быть, изображеніями какихъ-то таинственныхъ животныхъ, вышитыхъ на его плащѣ. Она была прелестна и Турири не могъ удержаться, чтобы наклонившись, не поцѣловать ее; при этомъ онъ сунулъ ей въ рученку двѣ золотыя монеты.

Немного спустя онъ встрѣтилъ мальчика лѣта десяти. Весь въ лохмотьяхъ, съ лицомъ, покрытымъ веснушками до самаго кончика остренькаго носа, съ мутными глазами цвѣта грязной воды,— ребенокъ былъ безобразенъ. Онъ протягивалъ руку и пискливымъ голосомъ, какъ бы твердя заученный урокъ и думая въ то же время о чемъ-то другомъ, говорилъ, что мать его больна, что y него семь братьевъ и что онъ уже три дня ничего не ѣлъ. Турири нахмурилъ брови и далъ ему золотую монету.

Пройдя еще шаговъ двадцать, онъ увидѣлъ нищаго старика, жалкаго, оборваннаго съ переломленной спиной, съ видомъ прибитой собаки. Его желтая борода напоминала плохо вымытую конопляную пряжу, a красные глаза безъ рѣсницъ походили на трещины въ спѣлыхъ плодахъ фиговаго дерева. Отвратительно гнуся, хриплымъ и надтреснутымъ голосомъ, онъ, не переставая, монотонно твердилъ одно и то же:

— Сжальтесь надъ бѣднымъ человѣкомъ, не могущимъ работать. Ормуздъ вознаградитъ васъ.

И зловонное дыханіе, вырывавшееся изъ устъ вмѣстѣ съ этими словами, обдавало запахомъ крѣпкихъ напитковъ. Турири издали протянулъ ему серебряную монету; она выпала y него изъ рукъ, и старый нищій съ усиліемъ опустился на колѣни, чтобы поднять его.

Минуту спустя, Турири встрѣтилъ женщину съ новорожденнымъ ребенкомъ на рукахъ, голова котораго была вся покрыта струпьями и язвами. Глядя на эту жещцину, трудно было сказать — молода она или стара. Согбенная, приниженная, съ низко опущенной головой, такъ что нельзя было поймать ея взгяда, она шла за Турири, настойчиво бормоча несвязную мольбу о подаяніи. Далекій отъ жестокосердія, Турири тѣмъ не менѣе, невольно поддаваясь чувству отвращенія, ускорилъ шаги. Но нищая плелаеь за нимъ по пятамъ и преслѣдовала его своими жалобами. Пошаривъ въ кошелъкѣ, онъ не нашелъ въ немъ, чего искалъ, и гнѣвнымъ движеніемъ бросилъ ей нѣсколько мѣдныхъ монетъ.

Тогда шагахъ въ тридцати отъ себя онъ замѣтилъ человѣка безъ рукъ и безъ ногъ, прислоненнаго къ стѣнѣ. Человѣкъ этотъ — грубымъ, фальшивымъ, какъ бы деревяннымъ, но въ то же время звучащимъ грустью голосомъ — пѣлъ пѣсню любви, пѣсню Фирдуси о птицахъ, цвѣтахъ и солнечныхъ лучахъ, и пѣніе это было ужасно. Турири остановился: этотъ, по крайней мѣрѣ, не могъ послѣдовать за нимъ. Сдѣлавъ видъ, что не видитъ его, Турири перешелъ на другую сторону улицы.

Онъ продолжалъ свою прогулку еще нѣсколько времени, но охватившее его вначалѣ жизнерадостное настроеніе уже покинуло его. Тогда онъ громко сказалъ:

[стр. 347]

— Это солнце жжетъ невыносимо!— и съ этими словами возвратился во дворецъ.

Подумавъ немного, онъ позвалъ къ себѣ своего управителя и сказалъ ему:

— Поди на Большую улицу. Ты встрѣтишь тамъ стараго нищаго,— дай ему золотой; тебѣ повстрѣчается нищенка съ груднымъ младенцемъ,— дай ей два золотыхъ; ты увидишь человѣка безъ рукъ и ногъ, — дай ему три золотыхъ.

Съ этихъ поръ всегда, когда Турири выходилъ въ городъ, его сопровождалъ слуга и, идя впереди, раздавалъ деньги нищимъ, требуя отъ нихъ, что-бы они поскорѣе убирались и не попадались на глаза его господину.

Понемногу мудрый Турири превратился въ щедраго и милостиваго благотворителя. Казалось, онъ поклялся, что въ Багдадѣ не будетъ болѣе ни одного бѣднаго. Ежедневно въ нижнихъ покояхъ его дворца раздавались обѣды и денежныя пособія всѣмъ нуждающимся. Онъ основалъ богадѣльни для стариковъ и калѣкъ, пріюты для дѣтей, неимущихъ матерей и больныхъ. Когда же ему сообщали, что кто-нибудь, притворившись больнымъ или бѣднымъ, обманомъ добивался вспомоществованія, онъ обыкновенно отвѣчалъ: «Оставьте меня въ покоѣ. Мнѣ некогда заниматься поисками за правдой и учиться отличать ее отъ лжи».

Стремясь облегчать участь всѣхъ страждущихъ, Турири тратилъ на это болѣе девяти-десятыхъ своихъ несмѣтныхъ доходовъ. Онъ даже измѣнилъ ради этого свой прежній образъ жизни и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ сталъ жить менѣе широко: онъ оставилъ при себѣ только самыхъ молодыхъ изъ своихъ женщинъ, самыхъ лѣнивыхъ изъ своихъ поэтовъ и самыхъ сговорчивыхъ изъ своихъ философовъ. Но въ остальномъ онъ мало измѣнилъ своимъ тонко развитымъ вкусамъ и попрежнему жилъ, окруженный лучшими произведеніями искусства, промышленности и человѣческаго ума. Онъ никогда не посѣщалъ основанныхъ имъ пріютовъ и никогда не спускался въ комнаты, гдѣ происходила раздача пищи бѣднымъ.

Однажды, когда Турири гулялъ по городу, бѣдные окружили его и стали кричать, что обязаны ему жизнью: нѣкоторые становились на колѣни и цѣловали край его одежды. Онъ страшно разсердился, какъ будто эти изъявленія благодарности оскорбляли его или доставляли ему страданія. Это еще болѣе упрочило славу о его святости. Народъ глубоко чтилъ его и считалъ самымъ святымъ человѣкомъ, когда-либо жившимъ въ Персіи.

Почувствовавъ приближеніе смерти, Турири удалилъ отъ себя философовъ и поэтовъ и оставилъ y своего изголовья только одну прекрасную 16-лѣтнюю дѣвушку, прося ее ничего не говорить, но только глядѣть на него своими чудными глазами цвѣта васильковъ. Когда онъ умеръ, всѣ бывшіе бѣдные города Багдада шли за его гробомъ и горько оплакивали его.

Внѣ времени, внѣ пространства, внѣ вещественныхъ формъ...

Гдѣ же это?

He знаю, и никто этого не знаетъ.

[стр. 348]

Душа Турири предстала на судъ Ормузда.

— Что дѣлалъ ты на землѣ?— спросилъ Ормуздъ,— говори, каковы были твои дѣла?

Турири, заранѣе увѣренный въ ожидающемъ его приговорѣ, скромно и искренно отвѣчалъ:

— Конечно, я, какъ человѣкъ, былъ не чуждъ слабостей. Я любилъ наслаждаться созерцаніемъ прекрасныхъ линій пластически совершенныхъ формъ, красивыми сочетаніями красокъ, мелодическими звуками, благоуханіями, нѣжными отношеніями любви и пустой игрой словъ. Но я устроилъ на собственныя средства нѣсколько пріютовъ для бѣдныхъ, я отдавалъ на бѣдныхъ девять-десятыхъ своихъ богатствъ, a для себя оставлялъ только десятую долю.

— Да, это правда,— сказалъ Ормуздъ,— ты не былъ дурнымъ человѣкомъ и часто руководился даже добрыми побужденіями. Душа твоя перейдетъ въ другое тѣло, и ты будешь жить новой земной жизнью, чтобы многое искупить и многому научиться. Глубоко удивленный, Турири спросилъ:

— Что же долженъ я искупить, о Ормуздъ.

— Постарайся углубиться въ себя,— сказалъ Ормуздъ,— и познай лучше самого себя. Какія мысли волновали тебя, когда ты отдавалъ свое имущество бѣднымъ? A тогда,— помнишь?—когда ты встрѣтилъ стараго нищаго, блѣдную женщину съ груднымъ ребенкомъ и человѣка безъ рукъ и безъ ногъ,— что по-чувствовалъ ты въ своемъ сердцѣ?

— Глубокую жалость къ человѣческимъ страданіямъ,— отвѣчалъ Турири.

— Ты лжешь,— сказалъ Ормуздъ,— ихъ видъ сначала непріятно удивилъ тебя; онъ слишкомъ грубо напомнилъ тебѣ о существованіи страданія и нищеты. Потомъ въ тебѣ проснулась досада, что они оскорбляютъ твое зрѣніе своимъ безобразіемъ и неопрятностью. Ты внутренно сердился на нихъ за ихъ приниженность, за подобострастіе, съ которымъ они вымаливали y тебя милостыню, за назойливость ихъ неотступныхъ просьбъ,— и ты съ отвращеніемъ бросилъ имъ подаяніе. Ты такъ презиралъ этихъ несчастныхъ, что однажды не въ силахъ былъ даже вынести проявленій благодарности съ ихъ стороны; грубость простонародныхъ изліяній оскорбляла твой тонкій вкусъ, и ты отказалъ имъ въ правѣ доказать тебѣ свою признательность и показать, что они не были недостойны твоихъ благодѣяній. Ты старался искоренить нищету только потому, что она, какъ ты думалъ, грязнитъ міръ и позоритъ жизнь. Но я, которому дано читать въ самой сокровенной глубинѣ совѣсти, говорю тебѣ: раздраженіе и ненависть — вотъ источники твоего милосердія.

— Но,— возразилъ Турири,— вѣдь ненавидѣлъ я не самыхъ бѣдныхъ, a ихъ страданія; я ненавидѣлъ зло, т.-е. Аримана, твоего исконнаго врага.

— Ариманъ— это я,— отвѣтилъ Ормуздъ.

— Ты, повелитель?

— Я Ариманъ и Ормуздъ въ одно и то же время. Нѣтъ добра безъ зла; нѣтъ добрыхъ побужденій, которыя не вытекали бы изъ страданій.

— He въ нихъ ли, великій Ормуздъ, ты видишь высшее добро?

— He богохульствуй. Зло пройдетъ; оно существуетъ лишь для того, чтобы

[стр. 349]

дать начало добру и высшему счастію. Когда исчезнетъ земля, на которой родъ человѣческійх подвергается испытаніямъ, когда всѣ праведныя души будутъ со мной,— будетъ такъ, какъ если бы зла никогда не существовало.

— Должно быть это такъ, — сказалъ Турири. — Но что же изъ этого слѣдуетъ? Какое иное чувство могли внушить мнѣ эти презрѣнныя и отвратительныя на видъ существа? и что больше могъ я сдѣлать для нихъ, какъ не облегчить ихъ участь?

— Именно за тѣмъ, чтобы ты научился понимать это, я и посылаю тебя опять на землю.

— Но,— о, Ормуздъ...

Турири не кончилъ. Нѣтъ болѣе Ормузда... нѣтъ болѣе Турири... всеобъемлющая міровая бездна...

He было существованія скромнѣе и печальнѣе жизни Тириру.

Онъ родился въ Эшубѣ, въ семьѣ очень бѣднаго ремесленника. Въ дѣтствѣ онъ много голодалъ и бывалъ часто битъ. Сдѣлавшись въ свою очередь ремесленникомъ, онъ съ трудомъ зарабатывалъ свой хлѣбъ. Онъ обладалъ всѣми добродѣтелями бѣдняка, былъ довольно честенъ, довольно добръ и совершенно безропотенъ, но y него не было ни гордости, ни тонкости чувствъ,— этой роскоши избранныхъ душъ.

Чтобы не быть одному, онъ женился. Часто чувствовался недостатокъ въ работѣ, и воцарившаяся въ семьѣ нищета вогнала въ гробъ его жену и двоихъ дѣтей. Однажды самъ онъ упалъ съ лѣсовъ, на которыхъ работалъ при какой-то постройкѣ, и сильно расшибся; плохо вылѣченный, онъ остался на всю жизнь калѣкой, съ изувѣченными ногами, съ разбитой параличемъ одной рукой и съ неизлѣчимой язвой на другой.

Приходилось просить милостыню. Сначала онъ не умѣлъ за это приняться; онъ стыдился, не рѣшался быть настойчивымъ и поэтому не получалъ почти ничего. Понемногу онъ привыкъ назойливо протягивать руку, усвоилъ себѣ униженные пріемы профессіональныхъ нищихъ, научился преслѣдовать прохожихъ до тѣхъ поръ, пока они, выведенные изъ терпѣнья, не бросали ему подачки. Съ этихъ поръ онъ получилъ нѣкоторую возможность не умереть съ голоду. Въ жизни его не было никакихъ радостей, и онъ, когда y него оставалось нѣсколько мѣдныхъ монетъ, искалъ забвенья въ крѣпкомъ напиткѣ, изготовляемомъ изъ маиса.

Одна очень бѣдная молодая дѣвушка, жившая въ убогой комнаткѣ, по сосѣдству съ его конурой, повстрѣчавъ его нѣсколько разъ, сжалилась надъ нимъ. Каждое утро она приходила промывать его рану, стлала ему постель, варила супъ, чинила одежду, ничего не требуя за свои услуги. Дѣвушка эта, по имени Крика, не была хороша собой, но въ глазахъ ея было столько доброты, что нельзя было не любить ея милаго взгляда. He отдавая себѣ отчета почему, Тириру каждое утро, лежа на своей постели, чутко сторожилъ тотъ моментъ, когда Крика, проснувшись, проходила мимо его окна.

Однажды, когда Тириру по обыкновенію просилъ милостыню, очень богатый человѣкъ съ видимымъ отвращеніемъ бросилъ ему золотую монету. Въ эту

[стр. 350]

минуту, пo волѣ Ормузда, въ душѣ Турири проснулось воспоминаніе о томъ, что она была когда-то душою Турири. И Турири, замѣтивъ выраженіе ненависти во взглядѣ богача, давшаго ему милостыню, понялъ, почему Турири былъ осужденъ Ормуздомъ. Онъ понялъ, что въ своей прежней жизни, помогая бѣднымъ, онъ дѣйствительно ненавидѣлъ этихъ несчастныхъ за ихъ безобразіе и униженіе, то-есть за то, въ чемъ они собственно были неповинны.

На другое утро, когда Крика пришла перевязать ему рану, онъ сталъ внимательно всматриваться въ нее. Онъ увидѣлъ, что она дѣлала это безъ отвращенія, и что глаза ея по прежнему сіяли кротостью и спокойствіемъ. Тогда, глядя на эту дѣвушку, такъ самоотверженно ухаживавшую за нимъ и не оставлявшую его на произволъ судьбы, хотя казалось, трудно было найти среди несчастныхъ кого-нибудь ужаснѣе его,— онъ понялъ, въ чемъ состоитъ истинное милосердіе и праведность. Когда она кончила перевязку, онъ молча поцѣловалъ ея руку и заплакалъ.

Въ ту же ночь Ормуздъ сжалился надъ его страданіями и послалъ ему тихую безмятежную смерть...

Когда душа Турири-Тириру предстала передъ Ормуздомъ, онъ тотчасъ же открылъ предъ нею двери рая ¹).

------------------------

¹) «Русск. Вѣд.» № 151. 1896 г.