Внимание! Предлагаемый ниже текст написан в дореволюционной орфографии. Если текст не отображается корректно, см. Просмотр русских текстов в старой орфографии.

БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМЪ ВЪ ТУРЦИИ АРМЯНАМЪ

ОТДѢЛЪ I.

[стр. 408]

Геніальный Горемыка.

«Геніальный горемыка»,— такъ прозвала Шевченко въ одномъ письмѣ другъ его княжна В. Н. Репнина; и въ этомъ прозвищѣ нѣтъ ничего преувеличеннаго. Справедливо, что Шевченко обладалъ геніальными поэтическими способностями, которыя заставляли нѣкоторыхъ критиковъ, напримѣръ Аполлона Григорьева, ставить его наряду съ Пушкинымъ и Мицкевичемъ и не менѣе справедливо, что жизнь его, къ тому же оборванная преждевременной кончиной, была въ полномъ смыслѣ слова многострадальной. Тарасъ Григорьевичъ Шевченко родился 25 февраля 1814 г. Кіевской губерніи, Звенигородскаго уѣзда въ деревнѣ Моринцы. У отца его, крѣпостнаго крестьянина помѣщика Энгельгарта, было кромѣ него еще семь человѣкъ дѣтей. Дѣтство поэта было самое печальное. Въ семьѣ царствовала вѣчная нужда и вѣчный подневольный трудъ. Мать Шевченка не вынесла этой жизни и, надломленная непосильной работой и множествомъ дѣтей, умерла на тридцать первомъ году своей жизни, когда Тарасу едва исполнилось девять лѣтъ. Вынужденный по необходимости для присмотра за дѣтьми и хозяйствомъ взять другую жену, отецъ Шевченка женился на вдовѣ, y которой было трое собственныхъ дѣтей. Съ водвореніемъ мачихи начался настоящій семейный адъ: отецъ вѣчно ссорился съ женой, которая вымещала свою злобу на его дѣтяхъ; въ особенности она возненавидѣла Тараса за то, что послѣдній не разъ поколачивалъ ея любимаго сына Степанка. Однажды y квартиранта-солдата пропало 45 коп. Мачиха не замедлила заподозрить Тараса въ кражѣ и, пользуясь отсутствіемъ изъ дому мужа, подвергла ребенка съ помощью дяди такой ужасной экзекуціи, что онъ не выдержалъ, принялъ на себя чужую вину и сеознался въ мнимой кражѣ; впослѣдствіи оказалось, что кражу совершилъ Степанко. Вскорѣ послѣ этого событія Тарасъ лишился своего единственнаго защитника отца, который умеръ въ 1825 г., простудившись на возвратномъ пути изъ Кіева, куда его зачѣмъ-то посылалъ управляющій. Замѣчательно, что отецъ угадалъ, что въ

[стр. 410]

сынѣ кроется нѣчто не совсѣмъ обыкновенное; распредѣляя передъ смертью между дѣтьми свое имущество, онъ умышленно обдѣлилъ Тараса, сказавъ домашнимъ: «сыну моему Тарасу ничего не нужно изъ моего хозяйства; онъ будетъ зауряднымъ человѣкомъ; изъ него выйдетъ либо что-нибудь очень хорошее, либо большой негодяй». Послѣ смерти отца начинаются странствованія Тараса по чужимъ людямъ: то онъ пасетъ свиней y дяди, то учится грамотѣ y пьянаго дьячка, подвергается чуть не ежедневно побоямъ и сѣченію; то, чувствуя страсть къ живописи, бѣжитъ учиться къ маляру дьячку, который находитъ его неспособнымъ къ этому искусству; тогда онъ въ отчаяніи возвращается въ свое родное село, становится на нѣкоторое время пастухомъ общественнаго стада, работникомъ y мѣстнаго священника, отъ котораго опять хочетъ перейти къ маляру, но это ему не удается, потому что его берутъ во дворъ и опредѣляютъ въ комнатные казачки къ молодому барину. Нельзя сказать, чтобы эта должность была особенно трудная; она состояла въ томъ, чтобъ дремать по цѣлымъ днямъ въ передней въ ожиданіи, пока баринъ позоветъ набить трубку или налить ему изъ тутъ же стоящаго графина стаканъ воды. Богатое лишеніями и побоями всякаго рода дѣтство поэта оставило навсегда въ его душѣ горькій осадокъ; впрочемъ y него было два воспоминанія, которыя бросали отрадный лучъ свѣта на эту мрачную эпоху его жизни и нашли отголосокъ и въ его поэзіи. Въ эпилогѣ къ Гайдамакамъ онъ съ чувствомъ глубокой благодарности вспоминаетъ о своемъ дѣдѣ, столѣтнемъ старикѣ, который не разъ трогалъ его до слезъ своими разсказами о Коліивщинѣ, о томъ, какъ поляки замучили Титаря и какъ отомстили за него казаки ¹), Другое воспоминаніе относится къ дѣтской любви Тараса. Подобно Данте и Байрону, Шевченко девяти лѣтъ отъ роду полюбилъ дѣвочку-однолѣтку, по имени Оксану, которая отвѣчала ему взаимностью. Много лѣтъ спустя, вспоминая въ ссылкѣ объ этомъ событіи, Шевченко поэтически описываетъ то восторженное состояніе, въ которое повергъ его первый поцѣлуй любви; ему казалось, что въ его душѣ засіяло солнце, что все принадлежитъ ему, и нивы, и лѣса, и сады ²). Переселившись въ барскую переднюю, Шевченко перенесъ туда и свою страсть къ живописи и собранныя всякими неправдами лубочныя картинки, съ которыхъ онъ писалъ копіи. За эту издавна тлѣвшую въ немъ искру любви къ искусству ему пришлось дорого поплатиться. «Однажды,— такъ разсказываетъ самъ Шевченко,— во время пребыванія нашего въ Вильно панъ и пани уѣхали въ дворянское собраніе. Все въ домѣ успокоилось и уснуло. Я зажегъ свѣчу въ уединенной комнатѣ, развернулъ свои картинки и, выбравъ изъ нихъ казака Платова, принялся съ благоговѣніемъ копиро-

––––––––––––––––––––––––––––

¹) Спасибі дідусю, що ты заховавъ
Въ голові столітній ту славу казачу —
Я іи онукамъ теперь росказавъ.

²) Неначе солнце засіяло;
Неначе все на світі стало
Мое: ланы, гаі, сады.
И мы, жартуючи, погналы
Чужи ягнята до воды.

[стр. 411]

вать. Время летѣло для меня незамѣтно. Уже я добрался до маленькихъ казачковъ, гарцующихъ около дюжихъ копытъ генеральскаго коня, какъ позади меня отворилась дверь и вошелъ мой помѣщикъ, возвратившійся съ бала. Онъ съ остервененіемъ выдралъ меня за уши и надавалъ пощечинъ, не за мое искусство, нѣтъ! a за то, что я могъ бы сжечь не только домъ, но и городъ. На другой день онъ велѣлъ кучеру Сидоркѣ выпороть меня хорошенько, что и было исполнено съ достодолжнымъ усердіемъ» ¹). Описанный Шевченкомъ возмутительный случай имѣлъ однако хорошія послѣдствія. Усмотрѣвъ въ казачкѣ несомнѣнную страсть къ живописи, баринъ задумалъ сдѣлать его комнатнымъ живописцемъ и для этой цѣли отправилъ его учиться въ Варшаву, куда въ скоромъ времени пріѣхалъ и самъ на зиму. Впрочемъ обученіе Шевченка живописи длилось не долго; по случаю начавшагося польскаго возстанія Энгельгартъ переѣхалъ въ Петербургъ, распорядившись, чтобы дворовыхъ людей его и въ томъ числѣ Шевченка переслали къ нему по этапу. Въ Петербургѣ Шевченко былъ отданъ въ ученіе на четыре года къ живописныхъ дѣлъ мастеру Ширяеву, y котораго можно было выучиться красить окна, двери, заборы, словомъ всему, кромѣ живописи. Отсутствіе руководства возмѣщалось тѣмъ, что Шевченко бѣгалъ въ свѣтлыя петербургскія ночи въ Лѣтній Садъ, гдѣ рисовалъ со статуй. Тамъ онъ свелъ знакомство съ землякомъ художникомъ Сошенкомъ, который обласкалъ его, пригласилъ къ себѣ, a пo праздникамъ училъ живописи. Замѣчая въ самоучкѣ выходящій изъ ряду талантъ, Сошенко познакомилъ его съ конференцъ-секретаремъ Академіи Художествъ В. И. Григоровичемъ и украинскимъ писателемъ Е. П. Гребенкой. Послѣдній, человѣкъ очень добрый, принялъ теплое участіе въ Шевченкѣ, снабжалъ его книгами, a иногда и деньгами. По прошествіи нѣкотораго времени Григоровичу и Гребенкѣ, уже успѣвшимъ полюбить Шевченка, удалось познакомить его съ придворнымъ живописцемъ Венеціановымъ, который въ свою очередь представилъ его Жуковскому. Занимаясь по праздникамъ y Сошенка, Шевченко дѣлалъ такіе быстрые успѣхи, что Энгельгартъ, увидѣвъ случайно его работу, сталъ ему заказывать портреты своихъ возлюбленныхъ, за которые иногда награждалъ художника цѣлымъ рублемъ серебра. Въ скоромъ времени Шевченко сталъ получать и посторонніе заказы. Какой-то полковникъ заказалъ ему свой портретъ за пятьдесятъ рублей. Заказчикъ жилъ на Пескахъ, a Шевченку пришлось ходить къ нему на сеансы съ Васильевскаго острова. Портретъ очень удался, онъ былъ, что называется, до противности похожъ, но именно это обстоятельство и было причиной того, что полковникъ, считавшій себя гораздо лучше, отказался принять его. Взбѣшенный тѣмъ, что его мѣсячный трудъ пропалъ даромъ, Шевченко, замазавъ эполеты и обернувши шею портрета салфеткой и намыливъ щеки подарилъ его хозяину той цырюльни, гдѣ полковникъ постоянно брился, съ тѣмъ, чтобы онъ былъ выставленъ на улицу вмѣсто вывѣски. Полковнику ничего не оставалось больше, какъ купить свой портретъ и уничтожить, что онъ и сдѣлалъ, но онъ задумалъ отомстить и,

–––––––––––––––––––

¹) См. Автобіографическое письмо Шевченка, приложенное къ Пражскому изданію его сочиненій (1876).

[стр. 412]

узнавши, что Шевченко крѣпостной человѣкъ Энгельгарта, отправился къ помѣщику съ цѣлью купить y него дерзкаго художника. Можно себѣ представить отчаяніе Шевченка. Онъ кинулся ко всѣмъ своимъ друзьямъ и покровителямъ и умолялъ спасти его. Тѣ обратились къ Жуковскому и Брюллову, писавшему въ это время портретъ Жуковскаго. Явилась мысль разыграть этотъ портреть въ лотерею; посредствомъ лотереи, устроенной гр. Вьелегорскимъ, въ которой принимали участіе даже лица царской фамиліи, было выручено 2500 р. и Жувовскій, предварительно условившись съ Энгельгартомъ, купилъ за эту сумму вольную для Шевченка. Это было 22 апрѣля 1838 г. Въ этотъ день,— разсказываетъ Сошенко,— когда онъ по обыкновенію сидѣлъ за работой, къ нему неожиданно ворвался Шевченко черезъ окно и, опрокидывая все на пути, бросился къ нему на шею съ крикомъ: свобода! свобода! Когда онъ разсказалъ все толкомъ Сошенку, то художники расплакались какъ дѣти. Освобожденіемъ Шевченка отъ крѣпостной зависимости заканчивается первый періодъ его жизни. Впослѣдствіи, когда онъ свыкся съ свободой, прошедшее казалось ему какимъ-то дикимъ и несвязнымъ сномъ. «Вѣроятно,— замѣчаетъ онъ,—- многіе изъ русскаго народа посмотрятъ когда-то по моему на свое прошедшее». Разсказавъ кратко исторію этого періода въ своемъ извѣстномъ письмѣ къ редактору Народнаго Чтенія, Шевченко прибавляетъ, что воспоминаніе о немъ стоило ему дороже, чѣмъ онъ думалъ. «Сколько лѣтъ потерянныхъ! Сколько цвѣтовъ увядшихъ! И что я купилъ y судьбы своими усиліями — не погибнуть? Едва ли не одно страшное уразумѣніе своего прошедшаго!»

Получивъ свободу, Шевченко былъ немедленно принятъ въ Академіи Художествъ и скоро сдѣлался однимъ изъ любимыхъ учениковъ знаменитаго Брюллова. Къ этому же достопамятному году въ жизни Шевченко относятся его первые поэтическіе опыты, которые, по его словамъ, тоже начались въ Лѣтнемъ Саду въ свѣтлыя безлунныя ночи.

«Украинская строгая муза,— говоритъ онъ,— долго чуждалась моего вкуса, извращеннаго жизнью въ школѣ, въ помѣщичьей передней, на постоялыхъ дворахъ и въ городскихъ квартирахъ, но когда дыханіе свободы возвратило моимъ чувствамъ чистоту первыхъ лѣтъ дѣтства, проведенныхъ подъ убогою батьковской стрѣхой, она, спасибо ей, обняла меня и приласкала на чужой сторонѣ». Какъ бы желая поскорѣе высказать то, что давно таилось въ его наболѣвшей душѣ, Шевченко работаетъ усиленно, пишетъ съ какою то лихорадочною поспѣшностью. Уже въ 1840 г. выходитъ въ свѣтъ первое изданіе Кобзаря, куда вошли такія высоко-художественныя произведенія, какъ Наймычка, Катерина, Тополя и Утоплена. Онъ самъ сознается, что любовь къ поэзіи, всегда сливавшаяся y него съ любовью къ родинѣ, въ это время отодвинула y него на задній планъ самую живопись. «Предъ дивнымъ произведеніемъ Брюллова,— писалъ онъ впослѣдствіи въ своемъ Дневникѣ,— я задумывался и лелѣялъ въ сердцѣ своемъ слѣпца-кобзаря и своихъ кровожадныхъ гайдамаковъ. Въ тѣни его изящно-роскошной мастерской, какъ въ западной дикой степи на днѣпровской, передо мной мелькали тѣни нашихъ бѣдныхъ гетмановъ. Предо мной разстилалась степь, усѣянная курганами, предо мной красовалась моя прекрасная бѣдная Украина во всей непорочной, меланхолической красотѣ своей.— И я заду-

[стр. 413]

мывался, я не могъ отвести своихъ духовныхъ очей отъ этой родной чарующей прелести. Странное и всемогущее призваніе! Я хорошо зналъ, что живопись — моя будущая профессія, мой насущный хлѣбъ, и вмѣсто того, чтобы изучать ея глубокія таинства и еще подъ руководствомъ такого учителя, какъ безсмертный Брюлловъ, я сочинялъ стихи, за которые мнѣ никто ни гроша не заплатилъ, которые наконецъ лишили меня свободы и которые я все-таки кропаю. Право странное и неугомонное призваніе!» — Лишь только первые звуки Кобзаря достигли Малороссіи, какъ молодое интеллигентное поколѣніе, мечтавшее о возрожденіи украинской литературы, встрѣтило ихъ съ восторгомъ; Шевченко сразу сдѣлался его вождемъ, его знаменемъ; даже старые паны, дотолѣ пренебрегавшіе языкомъ своихъ крѣпостныхъ, почувствовали нѣкоторое уваженіе къ инструменту, изъ котораго можно извлекать такіе свѣжіе, нѣжные и поэтическіе звуки. Но главными пропагандистками поэзіи Шевченко были мечтательныя украинскія барышни, тѣ, чьи слёзы Шевченко считалъ для себя высшей наградой ¹) — Несмотря на неблагопріятные отзывы Бѣлинскаго, и русская публика въ особенности московская, стала интересоваться произведеніемъ вновь народившагося поэта.

Щепкинъ, по происхожденію малороссъ, былъ однимъ изъ первыхъ угадавшихъ въ никому неизвѣстномъ кобзарѣ великаго народнаго поэта и сдѣлался на всю жизнь восторженнымъ поклонникомъ его таланта и глашатаемъ его славы; онъ нерѣдко читалъ въ тогдашнихъ литературныхъ кружкахъ произведенія Шевченка, переводилъ ихъ и разъяснялъ москвичамъ ихъ красоты. Когда лѣтомъ 1843 г., получивъ званіе художника, Шевченко отправился въ Малороссію, ему уже предшествовала громкая извѣстность; онъ сдѣлался предметомъ общаго вниманія; помѣщики засыпали его приглашеніями. Въ то время среди малороссійскихъ пановъ было не мало людей, которые сумѣли оцѣнить въ Шевченкѣ внутренняго человѣка и принимали бывшаго крѣпостнаго, какъ равнаго. Нѣкоторые кромѣ того заказывали ему портреты. Шевченко охотно принималъ и заказы и приглашенія и гостилъ y многихъ изъ нихъ. Но истиннымъ подаркомъ судьбы было для Шевченко знакомство съ высоко-даровитой и оригинальной княжной В. Н. Репниной, дочерью бывшаго украинскаго генералъ-губернатора князя Н. Г. Репнина, проживавшей съ отцомъ и матерью въ своемъ помѣстьѣ Яготинѣ.

Шевченко, приглашенный писать портретъ съ кн. Репнина, скоро сдѣлался своимъ въ домѣ князя, но особенно сблизился съ княжной В. Н., которая скоро стала другомъ, сестрой и воплощенною совѣстью поэта. Какое значеніе имѣла эта дружба для Шевченка, это видно изъ писемъ княжны къ поэту и изъ по-

–––––––––––––––––––––––––

¹) Може наидетця дівоче
Серце, кари очи,
Що заплачуть на ci думы—
Я більше не хочу.
Одну слёзу зъ очей карихъ—
И панъ надъ панами!
Думы мои, думы мои,
Лыхо мыні зъ вами!

[стр. 414]

священія ей написанной на русскомъ языкѣ поэмы Тризна, гдѣ он называетъ княжну своимъ добрымъ ангеломъ:

Для васъ я радостно сложилъ
Свои житейскя оковы,
Священнодѣйствовалъ я снова
И слезы въ звуки перелилъ.
Вашъ добрый ангелъ осѣнилъ
Меня безсмертными крылами
И тихоструйными рѣчами
Мечты о раѣ пробудилъ.

Вліяніе княжны было особенно дорого въ это время, ибо Шевченко имѣлъ неосторожность сойтись на дружескую ногу съ цѣлой компаніей людей веселаго нрава, въ сущности хорошихъ, но безпутныхъ, которые, соединяя любовь къ родной поэзіи съ любовью къ спиртнымъ напиткамъ, систематически спаивали его. Эта веселая компанія, сама себя называвшая обществомъ мочемордія, имѣла свои засѣданія, титулы и ордена. Великій магистръ этого курьезнаго ордена имѣлъ титулъ его высокопьянѣйшества и носилъ высшій знакъ отличія — полуштофъ черезъ плечо. Познакомившись съ этой компаніей, Шевченко пропадалъ по цѣлымъ днямъ и нерѣдко возвращался съ мочемордныхъ оргій въ домъ Репниныхъ навеселѣ, что сильно огорчало княжну. «О, не говорите,— писала ему однажды по этому поводу княжна, — что на васъ нападаютъ люди; здѣсь не завистники, не подлецы — ваши обвинители; я сестра ваша, вашъ искреннѣйшій другъ — ваша обвинительница. Я не сужу о васъ по разсказамъ, я не осуждаю васъ, но говорю вамъ какъ брату, что не разъ, что слишкомъ часто я видала васъ такимъ, какимъ не желала бы видѣть никогда. Простите моей искренности, моей докучливости и поймите безкорыстное чувство, которое водитъ моимъ перомъ».

Пространствовавъ болѣе года по Полтавской и Черниговской губерніямъ, Шевченко посѣтилъ Кіевъ и оттуда проѣхалъ въ свое родное село. Съ этихъ поръ Кіевъ дѣлается его, такъ сказать, главною квартирою, откуда онъ дѣлаеть экскурсіи по Малороссіи, посѣщаетъ знакомыхъ помѣщиковъ и, интересуясь стариной, осматриваетъ города, церкви, развалины. Въ Кіевѣ Шевченко близко сошелся съ кружкомъ земляковъ съ Костомаровымъ во главѣ, которые съ страстнымъ напряженіемъ слѣдили за ходомъ начавшагося на западѣ славянскаго движенія и мечтали о соединеніи всѣхъ славянъ на федеративныхъ началахъ, подъ главенствомъ Россіи. «Мы не могли,— говоритъ Костомаровъ,— уяснитъ себѣ въ подробности образа, въ какомъ должна была явиться наша воображаемая федерація государствъ; создать этотъ образъ мы предоставляли будущей исторіи. Во всѣхъ частяхъ федераціи предполагались одинакіе основные законы и права, свобода торговли и всеобщее уничтоженіе крѣпостнаго права и рабства, въ какомъ бы то ни было видѣ». Послѣдній пунктъ программы былъ для Шевченка самый симпатичный и, хотя Шевченко не принималъ никакого участія въ организаціи кружка и рѣдко посѣщалъ его собранія, но тѣмъ не менѣе идея славянской взаимности сильно увлекла его и внушила ему прекрасное по сю пору неизвѣстное стихотвореніе Славянамъ, въ которомъ онъ, изображая же-

[стр. 415]

лаемое уже сбывшимся, воспѣваетъ русскаго двуглаваго орла, разорвавшаго своими когтями оковавшія славянъ цѣпи и предвѣщаетъ близкій конецъ лукавому панству. Оно напечатано въ журналѣ Кіевская Старина, 1897 г., октябрь. Извѣстно, какъ печально кончилось это платоническое увлеченіе идеей славянской взаимности. Члены кружка, принявшаго названіе Кирилло-Меѳодіевскаго общества, были арестованы и привезены въ Петербургъ; въ числѣ ихъ находился и Шевченко. При арестѣ y него было найдено нѣсколько не предназначавшихся для печати стихотвореній, которыя его и погубили. Оправданный по принадлежности къ Кирилло-Меѳодіевскому обществу, онъ былъ обвиненъ въ сочиненіи пасквильнаго стихотворенія на одно высокопоставленное лицо, разжалованъ въ рядовые и отправленъ въ отдѣльный Оренбургскій корпусъ съ запрещеніемъ писать и рисовать. Велико было преступленіе Шевченка, въ которомъ онъ самъ сильно раскаивался, но еще болѣе велико и даже чрезмѣрно было и наказаніе! Изъ культурной, проникнутой высшими духовными интересами, среды онъ былъ переброшенъ въ грубую солдатскую обстановку, гдѣ каждый офицеръ имѣлъ надъ нимъ, такъ сказать, право жизни или смерти, ибо могь вколотить его въ гробъ. Къ чести русскаго офицерства нужно сказать, что оно, за немногими исключеніями, умѣло уважать талантъ и несчастіе и относилось къ Шевченку какъ къ товарищу. Ссылка Шевченка продолжалась около десяти лѣтъ. Въ іюнѣ 1847 г. онъ былъ отправленъ на перекладной въ Оренбургъ, a оттуда къ своему батальйону въ Орскую крѣпость, гдѣ пробылъ около года. Изъ Орской крѣпости онъ послалъ свое первое письмо къ кн. Репниной, живо рисующее его тогдашнее душевное состояніе. «Вы непремѣнно разсмѣялись бы,— пишетъ Шевченко, — если бы увидали теперь меня: вообразите себѣ самаго неуклюжаго гарнизоннаго солдата, растрепаннаго, небритаго, съ чудовищными усами — и это буду я! Смѣшно, a слезы катятся. Что дѣлать? Такъ угодно Богу; видно я мало терпѣлъ въ этой жизни. Правда, что мои прежнія страданія въ сравненіи съ настоящими были дѣтскія слезы. Горько, невыносимо горько! И при всемъ этомъ горѣ мнѣ строжайше запрещено рисовать и писать, окромѣ писемъ. A здѣсь такъ много новаго; киргизы такъ живописны, оригинальны и наивны, сами просятся подъ карандашъ,— и я одурѣваю, когда смотрю на нихъ. Мѣстоположеніе здѣсь грустное, однообразное: тощія рѣчки Уралъ и Орь, обнаженныя сѣрыя горы и безконечная киргизская степь. Иногда эта степь оживляется бухарскими караванами на верблюдахъ, какъ волны моря зыблющимися вдали и своею жизнью удвоивающими тоску. Я иногда выхожу за крѣпость къ караванъ-сараю или мѣновому двору, гдѣ обыкновенно бухарцы разбиваютъ свои разноцвѣтные шатры. Какой стройный народъ! Какія прекрасныя головы! И какая постоянная важность безъ малѣйшей гордости! Если бы мнѣ можно было рисовать, сколько бы я вамъ прислалъ новыхъ и оригинальныхъ рисунковъ, но что дѣлать? Смотрѣть же и не рисовать — это такая мука,которую пойметъ только истинный художникъ».— Я приведу еще отрывокъ изъ одного письма Шевченка къ кн. Репниной, который можетъ дать намъ понятіе, какъ жилось поэту въ казарменной обстановкѣ Орской крѣпости. «Вчера я не могъ кончить письма, потому что солдаты-товарищи кончили ученіе; начались разсказы, кого били, кого обѣщались бить; шумъ, крикъ, балалайка, вы-

[стр. 416]

гнали меня изъ казармъ. Я пошелъ на квартиру къ офицеру (меня, спасибо имъ, всѣ принимаютъ какъ товарища), и только расположился писать письмо.— Вообразите мою муку — хуже казармъ, a эти люди (да проститъ имъ Богъ!) съ большой претензіей на образованіе и знаніе приличій. Боже мой! Неужели и мнѣ суждено быть такимъ? Страшно!» Въ концѣ письма Шевченко прибавляетъ, что ему весной предстоитъ походъ въ степь на берега Аральскаго моря для возведенія новаго укрѣпленія и что люди бывалые называютъ здѣшнюю жизнь эдемомъ въ сравненіи съ жизнью походною. «Каково же должно быть тамъ,— восклицаетъ онъ,— если здѣсь эдемъ?» Экспедиція къ Аральскому морю, которой такъ боялся Шевченко, состоялась весной 1849 г. и продолжалась до глубокой осени слѣдующаго года. Несмотря на трудности похода и всякаго рода лишенія, изъ которыхъ самымъ существеннымъ было отсутствіе писемъ изъ Россіи, такъ какъ почта приходила два раза въ годъ, Шевченку въ общемъ жилось лучше, чѣмъ въ Орской крѣпости, главнымъ образомъ потому, что, по ходатайству начальника экспедиціи Бутакова, начальникъ отдѣльнаго оренбургскаго корпуса Обручевъ разрѣшилъ Шевченку снимать виды въ степи и берега Аральскаго моря. Благодаря тому же Бутакову, который былъ для него не начальникомъ, a братомъ и другомъ, Шевченко пользовался значительной свободой, гулялъ по степи, пѣлъ родныя пѣсни и заносилъ въ неразлучную съ нимъ переплетенную въ простую дегтярную кожу книжку вновь сочиненныя стихотворенія. Въ стихотвореніи одного русскаго поэта Шевченко изображается стоящимъ одиноко среди пустыни; глаза его горятъ огнемъ вдохновенія, онъ простираетъ руки къ далекой родинѣ, какъ будто собирается летѣть туда, но часовой не дремлетъ, онъ предполагаетъ, что поднадзорный задумалъ бѣжать и держитъ ружье наготовѣ, «готовый выстрѣлить по первому стиху». По окончаніи экспедиціи, по ходатайству Бутакова, Шевченко былъ препровожденъ въ Оренбургъ и прикомандированъ къ Бутакову, чтобы заканчивать подъ его руководствомъ работы по описанію Аральскаго моря. На этотъ разъ пребываніе его въ Оренбургѣ продолжалось около полугода. Онъ отдохнулъ душой въ обществѣ своего друга Ѳедора Лазаревскаго и ссыльныхъ поляковъ, которые относились къ нему весьма сердечно. Начальство тоже относилось къ нему болѣе чѣмъ снисходительно: онъ не жилъ въ казармахъ, a въ отдѣльномъ флигелѣ, который былъ предоставленъ въ его распоряженіе его пріятелемъ, адъютантомъ Обручева, Герномъ. Но этому блаженству скоро наступилъ конецъ. Хотя Шевченко продолжалъ рисовать, украдкой, но запрещеніе все еще тяготѣло надъ нимъ. Онъ писалъ къ Репниной, писалъ къ Жуковскому, прося ихъ исходатайствовать ему позволеніе рисовать и, не получая отвѣта, самъ рѣшился написать 10 января 1850 г. трогательное письмо къ Дубельту, которое я позволяю себѣ привести цѣликомъ, такъ какъ оно еще не было обнародовано: «Ваше превосходительство! Походъ въ Киргизскую степь и почти двухлѣтнее плаваніе по Аральскому морю даютъ мнѣ смѣлость вторично безпокоить В.П. моею покорнѣйшею просьбою. Я вполнѣ сознаю мое преступленіе и отъ души раскаиваюсь. Командиръ мой, капитанъ-лейтенантъ Бутаковъ, ежедневный свидѣтель моего поведенія въ продолженіе двухъ лѣтъ, подтвердитъ истину моихъ словъ, ежели угодно будетъ В. П. спросить y него. Я прошу милостиваго ходатайства вашего предъ Августѣйшимъ монархомъ нашимъ, прошу одной ве-

[стр. 417]

ликой милости — позволенія рисовать. Я въ жизнь мою ничего не рисовалъ преступнаго,— свидѣтельствую Всемогущимъ Богомъ. Умоляю васъ! Вы какъ слѣпому откроете глаза и оживите мою убитую душу. Лѣта и мое здоровье, разрушенное скорбутомъ въ Орской крѣпости, не позволяютъ мнѣ надѣяться на военную службу, требующую молодости и здоровья. Прошу васъ, примите хотя малѣйшее участіе въ судьбѣ моей и Богъ васъ наградитъ за доброе дѣло». Письмо это осталось безъ отвѣта, a на послѣдовавшее вслѣдъ за нимъ ходатайство главнаго начальника края В. А. Перовскаго былъ полученъ отвѣтъ, что графъ Орловъ находитъ рановременнымъ входить съ всеподданнѣйшимъ докладомъ о помилованіи Шевченка.—Скоро, впрочемъ, случилось событіе, которое надолго лишило мѣстное начальство всякой возможности ходатайствовать объ облегченіи участи поэта. По доносу одного офицера, имѣвшаго съ Шевченкомъ личные счеты, весною 1850 г. y него былъ произведенъ обыскъ ¹), было найдено два альбома съ стихами и рисунками — явное доказательство, что онъ вопреки Высочайшему повелѣнію продолжалъ писать стихи и заниматься рисованіемъ. Должно полагать, что дѣло это показалось шефу жандармовъ гр. Орлову дѣломъ государственной важности, ибо онъ лично докладывалъ о немъ Государю Императору, и вскорѣ воспослѣдовала Высочайшая резолюція, въ силу которой рѣшено было рядового Шевченка препроводить въ Новопетровское укрѣпленіе на берегу Каспійскаго моря подъ строгій надзоръ мѣстнаго ротнаго командира. Пребываніе Шевченка въ Новопетровскомъ укрѣпленіи продолжалось цѣлыхъ семь лѣтъ. Первые два года были едва ли не самой мрачной полосой въ жизни поэта. Ротный командиръ оказался строгимъ служакой и убѣжденнымъ фронтовикомъ. Задавшись цѣлью сдѣлать такого же фронтовика и изъ Шевченка, онъ по восьми часовъ въ сутки морилъ его всякими военными экзерциціями, ежеминутно давая ему чувствовать, что онъ не болѣе какъ присланный для исправленія солдатъ. Впрочемъ, встрѣтивъ со стороны Шевченка полнѣйшую безотвѣтность, онъ на третій годъ смягчился, ослабилъ возжи дисциплины и даже сталъ приглашать поэта къ себѣ.

Положеніе Шевченка въ Новопетровскомъ укрѣпленіи сильно измѣнилось къ лучшему, когда комендантомъ укрѣпленія былъ назначенъ майоръ Усковъ, добрѣйшій человѣкъ, который обращался съ нимъ какъ съ товарищемъ, дружески раскрылъ предъ нимъ двери своего дома, a лѣтомъ переводилъ его въ свой садъ и поселялъ въ бесѣдкѣ, гдѣ вдали отъ постороннихъ глазъ онъ могъ свободно заниматься живописью и поэзіей. Ko времени пребыванія Шевченка въ Новопетровскомъ укрѣпленіи относится оживленная переписка его съ Казачковскимъ, Гулакомъ, Лазаревскимъ, a также ссыльными поляками, изъ которыхъ онъ въ особенности сошелся съ Брониславомъ Задѣсскимъ и Сигизмундомъ Сѣраковскимъ. Отбывъ срокъ своей ссылки, они возвратились въ Россію и дали Шевченку слово сдѣлать для него все возможное. «Ѣду,— писалъ ему въ 1855 г. Сѣраковскій,— съ полной надеждой, что судьба твоя будетъ облегчена. Богъ великъ, Государь милостивъ! Батьку! великіе люди переносили и великія страданія; въ

–––––––––––––––––––––

¹) Обстоятельства этого дѣла подробно изложены въ моей статьѣ Первые четыре года ссылки Шевченка („Кіевская Старина", 1888, октябрь).

[стр. 418]

пустынѣ жилъ и пѣвецъ Апокалипсиса, въ пустынѣ и ты теперь живешь, нашъ лебедь». Съ восшествіемъ на престолъ новаго императора y всѣхъ ссыльныхъ явилась надежда если не на полное прощеніе, то на значительное облегченіе своей участи, по крайней мѣрѣ въ смыслѣ географическомъ, въ смыслѣ приближенія къ центрамъ; не чуждъ былъ этихъ розовыхъ надеждъ и Шевченко, и потому можно себѣ представить его отчаяніе, когда онъ узналъ, что имя его вычеркнуто самимъ Государемъ изъ Высочайшаго манифеста 22-го апрѣля 1855 г. «О, спасите меня,— писалъ онъ къ своей новой покровительницѣ гр. Анастасіи Ив. Толстой,— еще одинъ годъ и я погибъ». Къ счастію, спасеніе было не за горами. Мужъ гр. Толстой вице-президентъ Акад. Худ. гр.Ѳедоръ П.Толстой сумѣлъ заинтересовать судьбою Шевченка тогдашняго президента Акад. Художествъ В. Е. Марію Николаевну, по ходатайству которой Шевченко получилъ прощеніе съ правомъ выйти въ отставку и избрать себѣ родъ жизни. Получивъ эту радостную вѣсть отъ Лазаревскаго въ маѣ 1857 г., Шевченко еще остался два мѣсяца въ укрѣпленіи въ ожиданіи офиціальной бумаги и 2 августа отправился на рыбачьей лодкѣ въ Астрахань.— Радостное чувство свободы до того наполнило все его существо, что онъ совершенно позабылъ, какъ шесть лѣтъ тому назадъ писалъ къ Репниной, что ссылка такъ измѣнила его нравственно, что онъ не узнаетъ самого себя. Теперь онъ заноситъ въ свой Дневникъ замѣчательныя въ психологическомъ отношеніи слова: «все это неисповѣдимое горе прошло, какъ будто не касаясь меня; малѣйшаго слѣдa не оставило по себѣ. Ни одна черта въ моемъ внутреннемъ образѣ не измѣнилась; по крайней мѣрѣ, мнѣ такъ кажется».Пробывъ около мѣсяца въ Астрахани, Шевченко отправился на пароходѣ въ Нижній, гдѣ его ждала встрѣча съ Щепкинымъ. Узнавши, что Шевченко прибылъ въ Нижній, добрѣйшій М. С. согласился пріѣхать на гастроли, чтобы только повидаться съ нимъ. Встрѣча была самая радостная и умилительная. Великій артистъ и великій поэтъ бросились другъ другу въ объятія и зарыдали. Разсказываютъ, что нижегородскій губернаторъ, декабристъ Муравьевъ, случайно присутствовавшій при этой сценѣ, тоже не могъ удержаться отъ слезъ. «Эхъ, В. П., что вы дѣлаете,—сказалъ ему Щепкинъ,— вы мнѣ всѣхъ губернаторовъ испортили». Шевченко пробылъ въ Нижнемъ нѣсколько мѣсяцевъ, пока не получено было разрѣшеніе пріѣхать въ Петербургъ. Въ мартѣ 1858 г. онъ проѣзжалъ Москву, видѣлся съ своимъ старымъ другомъ кн. Репниной, къ которой онъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ Щепкинымъ. Я не разъ разспрашивалъ княжну объ этомъ свиданіи. Подробности y нея за тридцать лѣтъ ускользнули, но общее впечатлѣніе осталось, и впечатлѣніе очень грустное. Въ 1842 г., когда она разсталась съ Шевченкомъ, онъ былъ молодымъ человѣкомъ, сильнымъ, здоровымъ, полнымъ надеждъ на будущее. Теперь передъ ней стоялъ почти старикъ, сѣдой, лысый; съ лицомъ, покрытымъ, вслѣдствіе скорбута, красными пятнами, съ усталымъ апатическимъ взглядомъ, разбитый физически и нравственно. Тщетно друзья дѣлали надъ собою усилія, чтобы попасть въ прежній тонъ; это имъ плохо удавалось: между ними лежала непроходимая черта — десятилѣтняя ссылка поэта. По словамъ кн. Репниной, Шевченко показался ей совсѣмъ потухшимъ. Но онъ потухъ развѣ на половину. Прибывъ въ Петербургъ, Шевченко былъ принятъ какъ родной въ семействѣ гр. Толстого, который велѣлъ отвести ему мастерскую и

[стр. 419]

квартиру въ самомъ зданіи Академіи. Находившіеся в Петербургѣ земляки восторженно привѣтствовали поэта; русскіе писатели —Тургеневъ, Полонскій и др.— искали случая съ нимъ познакомиться. Аксаковъ приглашалъ его въ сотрудники Паруса. Всѣ какъ бы наперерывъ старались уваженіемъ, ласкою и любовью вознаградить поэта за долгіе годы страданія и униженія. По словамъ дочери гр. Толстого, г-жи Юнге, жизнь Шевченка въ Петербургѣ потекла хорошо и радостно. Окруженный теплой дружбой и тѣми интеллектуальными наслажденіями, которыхъ онъ такъ долго былъ лишенъ, онъ какъ будто ожилъ и своимъ ласковымъ обращеніемъ оживлялъ всѣхъ окружающихъ. «Въ Петербургѣ,— писалъ онъ своему пріятелю, коменданту Новопетровскаго укрѣпленія Ускову,— мнѣ живется хорошо; живу въ Академіи, товарищи-художники меня полюбили, a мои многочисленные земляки просто на рукахъ носятъ. Словомъ, я вполнѣ счастливъ».

Отогрѣвшись въ атмосферѣ любви и сочувствія, Шевченко началъ съ большимъ рвеніемъ занятія живописью. Растративъ въ ссылкѣ свою технику, онъ не дерзалъ приниматься за большую картину, a писалъ этюды сепіей и акварелью и дѣлалъ гравюры съ произведеній Рембрандта. Муза поэзіи тоже стала изрѣдка посѣщать его, ибо къ 1858 г. относится его прекрасное стихотвореніе къ Музѣ, въ которомъ онъ благодаритъ богиню за то, что никогда не покидала его и всячески помогала ему переносить выпавшія на его долю страданія. Повидимому, все сбылось, о чемъ онъ мечталъ въ ссылкѣ, но только, повидимому, петербургская обстановка не могла долго удовлетворять поэта. Душа его томилась тоскою по родинѣ, его тянуло на Украину. Съ первымъ весеннимъ вѣтромъ онъ уѣхалъ въ Кіевскую губернію къ своему родственнику и другу Варѳоломею Шевченку, выбившемуся, подобно ему, съ помощью своего ума и энергіи изъ подъ ярма крѣпостного права. Оттуда онъ направился въ родное село, видѣлся съ родными и провелъ нѣсколько дней y своей любимой сестры, Ирины Григорьевны, которая разсказывала ему, сколько горя вытерпѣла она со времени послѣдняго свиданія съ нимъ; причемъ и разсказчица и слушатель оба заливались слезами. Пребываніе въ зеленомъ уголкѣ Украины такъ полюбилось Шевченку, что онъ рѣшилъ окончить здѣсь дни свои и умолялъ своего родича высмотрѣть ему небольшой участокъ земли въ живописной мѣстности надъ Днѣпромъ, гдѣ онъ могъ бы построить себѣ хату.— «Слава мнѣ не помогаетъ,— писалъ онъ,— и если я не заведу собственнаго очага, то она и въ другой разъ потянетъ меня туда, куда Макаръ гонитъ пасти телятъ. Такъ или иначе, a необходимо гдѣ-нибудь преклонить голову. Въ Петербургѣ не высижу,— онъ меня придавитъ». Съ планомъ переселенія въ Малороссію стоялъ въ связи и другой планъ Шевченка. Поэту мучительно хотѣлось хоть подъ старость да обзавестись семьей. Непремѣннымъ условіемъ для этого онъ ставилъ, чтобы его будущая жена была не барышня, a дочь народа. Увидавъ y Варѳоломея миловидную наймычку Харитину, онъ вообразилъ, что уже нашелъ свое счастіе, и, возвратясь въ Петербургъ, не разъ просилъ письменно Варѳоломея быть его сватомъ, переговорить съ родными дѣвушки и съ ней самой и отвѣчать ему поскорѣе — да или нѣтъ. Когда же дѣло съ Харитиной не выгорѣло, и она наотрѣзъ отказала поэту главнымъ образомъ потому, что онъ панъ и не ровня ей, Шевченко не оставилъ своей мысли о женитьбѣ, облюбовалъ воспитанницу Макаровыхъ, Лукерью, надѣлилъ ее всевоз-

[стр. 420]

можными совершенствами и влюбился въ свою собственную мечту. Но когда и здѣсь его постигла неудача и разочарованіе, онъ не выдержалъ и сталъ искать утѣшенія въ винѣ. Но время было не такое, чтобы предаваться личному горю, тѣмъ болѣе, что y него было на рукахъ святое дѣло выкупа своихъ родныхъ изъ крѣпостной неволи. Это ему удалось выполнитъ съ помощью литературнаго фонда, и родные его получили свободу за нѣсколько мѣсяцевъ до 19 февраля. Въ то время, какъ надъ Русью уже загоралась заря освобожденія и всѣ готовились къ живой и дѣятельной работѣ на пользу народа, здоровье Шевченко становилось все хуже и хуже. Въ январѣ 1861 г. было рѣшено докторами, что y него водянка и что дни его сочтены. Судьба, преслѣдовавшая горемыку всю жизнь, жестоко посмѣялась надъ нимъ, пославши ему смерть за нѣсколько дней до обнародованія манифеста 19 февраля, возвѣстившаго всему міру конецъ рабства въ Россій ¹). Подобно Моисею, онъ умеръ на рубежѣ обѣтованной земли, не насладившись видомъ освобожденнаго народа, не приложивъ рукъ къ работѣ на пользу его образованія. Эта трагическая сторона смерти Шевченко прекрасно освѣщена Некрасовымъ въ его извѣетномъ любителямъ поэзіи, хотя и не вошедшемъ въ полное собраніе сочиненій, стихотвореніи: На смерть Шевченка. Описавъ вкратцѣ жизнь Шевченка и всѣ испытанныя имъ въ ссылкѣ страданія, поэтъ заключаетъ слѣдующими словами:

Кончилось время его несчастливое;
Все, чего съ юности ранней не видывалъ,
Милое сердцу ему улыбалося —
Тутъ ему рокъ позавидовалъ:
Жизнь оборвалася.

–––––––––––––––––––––––––––––

¹) „Бѣдный Шевченко,— говоритъ Костомаровъ въ своей Автобіографіи,— нѣсколькими днями не дождался великаго торжества всей Руси, о которомъ только могла мечтать его долго страдавшая за народъ муза: менѣе чѣмъ черезъ недѣлю послѣ его погребенія во всѣхъ церквахъ Русской Имперіи прозвучалъ Высочайшіи Манифестъ объ освобожденія крестьянъ отъ крѣпостной зависимости. Этотъ манифестъ давно ужъ былъ готовъ, но опубликованіе его было пріостановлено до поста, чтобы дать народу возможность отпраздновать великое событіе не въ кабакахъ, a въ церквахъ и домашнихъ кружкахъ".