Внимание! Предлагаемый ниже текст написан в дореволюционной орфографии. Если текст не отображается корректно, см. Просмотр русских текстов в старой орфографии.

БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМЪ ВЪ ТУРЦИИ АРМЯНАМЪ

ОТДѢЛЪ I.

[стр. 580]

Слѣпые ашуги — (пѣвцы)

Замѣтки о новой армянской литературѣ.

I.

Параллельно съ распаденіемъ армянскихъ владѣній, шло и паденіе армянской словесности (см. выше статью Чобаніана), a особенно поэтическаго творчества. Послѣ XII вѣка въ литературѣ все меньше и меньше удѣляется мѣста поэзіи, пока, наконецъ, съ основаніемъ Венеціанскаго монастыря мхитаристовъ въ ХVІІІ вѣкѣ (см. выше) она не возродилась на ложно-классическихъ основахъ. Трудами венеціанскихъ монаховъ были переведены произведенія классической и ложно-классической литературъ; ими же даны были первые образцы армянскаго псевдоклассицизма. Между венеціанскими поэтами особенно прославился Арсенъ Багратуни, написавшій громадную эпопею, въ подражаніе Иліадѣ и Одиссеѣ, подъ заглавіемъ «Гайкъ», прославляющую родоначальника армянской націи и созданную съ цѣлью пополнить пробѣлъ въ армянской литературѣ, и Гевондъ Алишанъ (портретъ см. выше), авторъ много-численныхъ стихотвореній, изъ которыхъ «Соловей Аварайра» пользуется заслуженнымъ успѣхомъ. Но и этотъ стихотворецъ, въ свое время оказавшій сильное вліяніе патріотическими произведеніями на такихъ поэтовъ, какъ Бешикташлянъ, Дурьянъ, Патканьянъ, не могъ противостать общему теченію: почти всѣ его стихотворенія написаны на грапарѣ (старый книжный языкъ), a въ тѣхъ изъ нихъ, гдѣ онъ выходитъ изъ-подъ вліянія армянскаго ложно-классицизма, онъ дѣлается романтикомъ съ мистическимъ оттѣнкомъ; вотъ почему его стихотворенія, нѣкогда весьма популярныя и часто очень изящныя, въ настоящее время уже почти забыты. О недолговѣчности этого ложнаго направленія въ армянской поэзіи впервые заговорилъ въ концѣ пятидесятыхъ годовъ Микаэлъ Налбандьянъ въ журналѣ «Сѣверное Сіяніе» по поводу перевода стихотвореній Ламартина сдѣланнаго Хореномъ Нарбеемъ-Галфаяномъ ¹). Пророчество Нал-

-------------------

¹) Архіеп. Хоренъ-Нарбей, поэтъ, ораторъ, былъ 2-мъ делегатомъ отъ турецкихъ армянъ на Берлин. конгр. (портретъ см. ниже).

[стр. 581]

бандьяна о близкой смерти стихотвореній на грапарѣ, служившемъ оболочкой древней и ложно-классической литературы, оправдалось: теперь стихотворенія на грапарѣ вовсе не пишутся, a если и пишутся, то не читаются.

Но есть y армянъ другой родъ поэзіи, чисто народной; можно съ увѣренностью утверждать, что эта поэзія никогда не прекращалась въ Арменіи (въ сборникѣ армянскихъ народныхъ пѣсенъ, изданномъ Алишаномъ, мы находимъ, наприм., пѣсню, относящуюся къ концу ХІII вѣка, пѣсню изъ эпохи нашествія татаръ; есть тамъ и пѣсня начала XVII вѣка) и до сихъ поръ имѣетъ своихъ представителей — «ашуговъ» ¹).

Пѣсни ашуговъ являются переходною ступенью оть старой армянской поэзіи (языческихъ пѣсенъ «випасановъ», средне-вѣковой и ложно-кассической поэзіи) къ современной, представителями которой являются поэты: о. Алишанъ, Р. Патканьянъ, С. Шах-Азисъ, М. Бешикташлянъ, П. Дурьянъ и др. И по формѣ, и по содержанію современная армянская поэзія находится въ связи съ пѣснями ашуговъ и представляетъ какъ бы высшую ступень ихъ развитія.

Ашуги нерѣдко отличаются замѣчательнымъ вдохновеніемъ: они сами слагаютъ свои пѣсни и потомъ исполняютъ ихъ предъ народомъ, сопровождая пѣніе игрою на какомъ-нибудь струнномъ азіатскомъ инструментѣ (обыкновенно на «кяманчѣ», напоминающей скрипку). Пѣсни эти быстро расходятся по странѣ, перенимаются другими ашугами и, если нравятся народу, переживаютъ цѣлыя десятилѣтія. Далеко гремитъ слава талантливаго ашуга, и нерѣдко родители передаютъ дѣтямъ его имя, или, вѣрнѣе, его артистическій псевдонимъ, такъ какъ армянскій пѣвецъ обыкновенно придумываетъ себѣ новое, вымышленное имя, когда въ первый разъ выходитъ пѣть публично. Ашугь — желанный гость повсюду; безъ него не обойдется ни свадьба ²), ни народный праздникъ; но не смѣшить только или веселить гостей приходитъ ашугь,— нѣтъ, какъ бандуристъ въ Малороссіи, онъ поетъ и о добромъ старомъ времени и о грядущихъ лучшихъ дняхъ; поетъ онъ о соловьѣ, влюбленномъ въ розу, и о дѣвушкѣ, тоскующей вдали отъ своего милаго; объ удали лихого молодца, о дружбѣ, счастіи... И о чемъ только не поетъ вдохновенный ашугъ!? Значеніе ашуговъ въ народѣ поддерживается также тѣмъ, что нерѣдко среди нихъ встрѣчаются слѣпые, a всѣ народы всегда чувствовали уваженіе къ слѣпымъ пѣвцамъ, которые, не будучи

-------------------

¹) Такъ называются армянскіе народные пѣвцы. Ихъ можно раздѣлить на двѣ категоріи: восточныхъ и западныхъ. Къ послѣднимъ принадлежатъ народные пѣвцы Турецкой Арменіи. Здѣсь уже съ XII в. слагались и пѣлись пѣсни на народномъ языкѣ. Особенно богатъ народными пѣснями и пѣвцами ХV-й вѣкъ (выдающіеся пѣвцы: Нахашъ и Тлгуранци). Въ XVIII в. были извѣстны двое эрзерумскихъ пѣвцовъ: Татуръ — пѣвецъ вина и Давидъ — пѣвецъ цвѣтовъ. На востокѣ же, т.-е. въ Русской и Персидской Арменіи, народная поэзія процвѣтала главнымъ образомъ въ ХVІІІ в. и въ вачалѣ XIX в. Здѣсь прославились своими многочисленными и разнообразными пѣснями: Сайатъ-Нова, Азбаръ-Адамъ, Нирани, Ширинъ, Сайатъ, Дживани, Мискинъ-Бурджи, Туринджъ, Гурджи-Навэ, Кичигь-Нова и др. Между ашугами мы встрѣчаемъ не мало духовныхъ лицъ и даже патріарховъ. Образецъ поэзіи ашуговъ см. II отдѣлъ „Айрикъ" въ переводѣ Ѳ. Е. Корша.

²) Въ первой половинѣ настоящаго вѣка въ Эривани жилъ ашугъ Азбаръ-Адамъ. Онъ слагалъ пѣсни на армянскомъ, персидскомъ и татарскомъ языкахъ. Народъ такъ любилъ его, что, говорятъ, ни одна свадьба не обходилась безъ его присутствія. И къ его чести нужно замѣтить, что онъ одинаково принималъ приглашенія, какъ бѣдныхъ, такъ и богатыхъ.

[стр. 582]

въ состояніи созерцать все окружающее, глубже вдумываются въ жизненные вопросы, создаютъ себѣ особенный внутренній міръ и нерѣдко являются въ глазахъ толпы глубокомысленными мудрецами и учителями жизни.

Съ теченіемъ времени характеръ народнаго творчества сталъ мѣняться, и рядомъ съ прежней обличительно-дидактической и вообще болѣе серьезной поэзіей (хотя и въ ней, наприм. въ древнихъ Гохтанскихъ пѣсняхъ, встрѣчались жизнерадостные мотивы) появилосъ новое, болѣе мирное и безобидное направленіе, стремившееся исключительно воспѣвать жизнь и ея утѣхи, счастіе, любовь, прекрасные глаза, роскошные пиры, искрометное вино и т. д. Но это, конечно, путь очень ненадежный, и, не имѣя настоящаго таланта, легко сбиться на банальныя фразы и шаблонные пріемы, выбирая единственнымъ сюжетомъ своихъ пѣсенъ восхваленіе какой-нибудь красавицы или изображеніе обильнаго и веселаго пиршества. Многіе изъ новѣйшихъ ашуговъ, дѣйствительно, попавъ на этотъ путь, лишили свои произведенія оригинальности и искренности, такъ какъ все, о чемъ пѣли они, казалось толпѣ уже раньше слышаннымъ, знакомымъ. И такія произведенія никогда не жили долго въ народѣ, скоро забывались или замѣнялись другими.

Но и въ наше время, a въ особенности въ прошломъ столѣтіи, на ряду съ этимъ пониженіемъ уровня народнаго творчества, можно отмѣтить въ исторіи народной поэзіи не мало именъ, поддерживавшихъ прежнюю славу армянскихъ ашуговъ; съ одной стороны, подчасъ слышались пѣсни въ стилѣ древнихъ языческихъ рапсодовъ; съ другой стороны, являлись талантливые представители новаго направленія, оставившіе послѣ себя дѣйствительно искренніе и необыкновенно изящные образцы мечтательныхъ и эротическихъ стихотвореній, писанныхъ, такъ сказать, въ духѣ азіатскаго сантиментализма и романтизма; были, наконецъ, ашуги, соединявшіе оба вида поэзіи.

Замѣтимъ кстати, что y ашуговъ существуетъ обычай, который оказалъ важную услугу изслѣдователямъ и собирателямъ армянской народной поэзіи,— a число ихъ пока еще, къ сожалѣнію, очень ограничено,—при собираніи отдѣльныхъ поэтическихъ произведеній; обычай этотъ состоитъ въ томъ, что всѣ свои произведенія или только лучшія изъ нихъ, ашуги записываютъ обыкновенно въ такъ называемые «давтары»,— что-то въ родѣ записныхъ книжекъ, находящихся повсюду съ ними. Благодаря этимъ давтарамъ, многія пѣсни, которыя, разумѣется, могли бы безслѣдно исчезнуть въ толпѣ, сохранились въ своемъ первобытномъ видѣ для потомства; только напѣвъ ихъ, по большей части, остается для насъ неизвѣстнымъ. Просматривая эти давтары, куда разные ашуги заносили свои поэтическія произведенія, мы можемъ найти въ нихъ немало истинныхъ жемчужинъ восточной поэзіи, a имена ашуговъ, которыя мы узнаемъ при этомъ случаѣ (обыкновенно, по заведенному обычаю, пѣсня заканчивается указаніемъ на личность автора), смѣло могутъ быть поставлены рядомъ съ именами многихъ извѣстныхъ поэтовъ Персіи и вообще Востока. И до сихъ поръ почти каждая армянская провинція гордится именами нѣсколькихъ знаменитыхъ ашуговъ, которыхъ самъ народъ отличаетъ отъ многочисленной толпы заурядныхъ и безцвѣтныхъ пѣвцовъ.

Но между знаменитыми ашугами естъ одинъ, пѣсни котораго выдѣляются

[стр. 583]

и разнообразіемъ мотивовъ, и истинно поэтическими красотами въ восточномъ стилѣ: это — ашугъ Сайатъ-Нова, имя котораго въ былое время было окружено ореоломъ неподражаемаго пѣвца и непобѣдимаго импровизатора ¹). Пѣсни его и въ настоящее время не сходятъ съ устъ народа и ашуговъ, a благодаря тому, что были напечатаны, онѣ сдѣлались доступными и читающей публикѣ. Подобно многимъ ашугамъ и Сайатъ-Нова вышелъ изъ ремесленниковъ (онъ былъ плотникомъ; Азбаръ-Адамъ, наприм., сапожникомъ; Нирани или Шахри былъ золотыхъ дѣлъ мастеромъ). Рѣшивъ сдѣлаться ашугомъ, онъ сначала долгое время упражнялся въ импровизаціи, пѣніи и игрѣ на кяманчѣ. Затѣмъ онъ покидаетъ свой домашній очагъ и идетъ ко двору грузинскаго царя Ираклія, покровителя искусства и страстнаго любителя народныхъ пѣсенъ. Здѣсь Сайатъ-Нова скоро выдвинулся, благодаря своей наружности, чарующему голосу и разнообразнымъ сюжетамъ и мотивамъ своихъ импровизацій и пѣсенъ.

Любовь въ пѣсняхъ Сайатъ-Нова занимаетъ одно изъ первыхъ мѣстъ. «Если я не увижу тебя цѣлую недѣлю,— обращается онъ въ одномъ мѣстѣ къ своей возлюбленной,— я разорву струны моей кяманчи». — Любовь кажется ему главной цѣлью существованія; безъ любви жизнь безцвѣтна, и ради нея онъ готовъ на всѣ лишенія. «Я готовъ отдать свою жизнь за твою нѣжную руку,— говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ,— и спать на твердыхъ камняхъ, но только y твоей двери».

При всемъ этомъ онъ, однако, отнюдь не признаетъ себя рабомъ любимой дѣвушки; нѣтъ, онъ и свою любовь цѣнитъ очень высоко: «милая дѣвушка,— поетъ онъ,— знай, что моя любовь можетъ дать тебѣ вѣчное блаженство». Весьма оригинально также одно мѣсто его стихотворенія, гдѣ онъ выражаетъ желаніе умереть въ одно время съ плѣнившей его красавицей: «если ты захочешь перейти въ царство смерти, я готовъ умереть съ тобою; a послѣ насъ пускай хоть весь міръ разрушается, и всѣ люди умираютъ съ голода и гибнутъ».

Рядомъ съ этимъ направленіемъ въ пѣсняхъ Сайатъ-Нова обнаруживается иногда и серьезное міросозерцаніе, которое становилось все искреннѣе и понятнѣе по мѣрѣ того, какъ онъ приближался къ преклоннымъ лѣтамъ. Въ эпоху бурной жизни и непрерывныхъ возбужденій онъ въ одномъ произведеніи задумывается надъ постоянными контрастами, которые представляетъ намъ жизнь: свадьба и рядомъ погребеніе; веселые разговоры и покаянные псалмы; пѣсни о любви и наслажденіи и смиренные мотивы. Все это чередуется въ жизни. Какой же путь надо избрать человѣку. Нужно ли ему наслаждаться или вѣчно каяться въ грѣхахъ? И Сайатъ-Нова приходитъ къ тому заключенію, что не нужно ни угождать чрезмѣрно тѣлу, ни заботиться объ одной только душѣ,— нужно избрать золотую средину, «одинаково заботясь какъ о тѣлесной, такъ и о духовной своей природѣ».

Съ теченіемъ времени роль учителя жизни, руководителя народныхъ вкусовъ и интересовъ стала казаться ему столь же заманчивою, какъ роль трубадура и любимца придворныхъ красавицъ. «Онъ самъ называетъ себя въ одномъ

---------------

¹) Онъ жилъ и умеръ въ XVIII в., въ Грузіи; его настоящее имя —Арутюнъ.— Поэтической дѣятельности Сайатъ-Нова посвящена небольшая, но содержательная статья Артура Лейста.

[стр. 584]

стихотвореніи «учителемъ народа», «столяромъ, стругающимъ шероховатое дерево, чтобы выпрямить и очистить его». Онъ обращается къ народу съ нравственными совѣтами и наставленіями: «Хотя бы ты достигъ такой мудрости, что зналъ бы число звѣздъ на небѣ, твои старанія и труды всѣ будутъ тщетны, если они направлены къ дурнымъ цѣлямъ»,— говоритъ онъ въ одномъ изъ послѣднихъ стихотвореній.

Постепенно пессимистическое направленіе взяло въ немъ верхъ — онъ сталъ думать о суетѣ всего мірского и послѣ блестящей и неспокойной жизни удалился отъ міра. Онъ поступилъ монахомъ въ армянскій Ахпатскій монастырь и провелъ тамъ цѣлыхъ 20 лѣтъ, повидимому, забывъ обо всемъ, что дѣлалось на свѣтѣ. Но вотъ однажды въ тихой обители пронесся слухъ, что въ Тифлисѣ появился новый пѣвецъ, который плѣняетъ всѣхъ своимъ талантомъ. Зависть и самолюбіе вспыхнули въ душѣ стараго ашуга; мысль, что онъ, когда-то любимецъ народа, прекрасныхъ женщинъ и царя Ираклія, замѣненъ теперь новымъ пѣвцомъ, привела его въ сильное волненіе. И, взявъ свою старую кяманчу, онъ, не говоря никому ни слова, отправился въ Тифлисъ и вызвалъ соперника на поэтическое состязаніе; опять стоялъ онъ, теперь уже старый и искушенный жизнью, въ тѣхъ палатахъ, гдѣ нѣкогда одержалъ свои первыя побѣды. Его годы не помѣшали ему и онъ снова одержалъ побѣду, послѣднюю въ своей жизни, надъ новымъ пѣвцомъ.

Затѣмъ онъ вернулся въ монастырь, гдѣ рѣшилъ мирно окончить свои дни. Но ему не суждено было быть погребеннымъ въ стѣнахъ Ахпатской обители: въ 1795 г. произошло страшное вторженіе персидскихъ полчищъ, подъ начальствомъ свирѣпаго Ага-Магометъ-хана, въ Грузію. Сайатъ-Нова поспѣшилъ въ Тифлисъ, чтобы позаботиться объ участи своей семьи, но во время одной изъ схватокъ на тифлисскихъ улицахъ онъ былъ убитъ персидскими солдатами и кончилъ жизнь въ борьбѣ, среди всеобщаго разрушенія и гибели.

Хотя въ настоящее время ашуги и встрѣчаются рѣже, но они пользуются такимъ же почетомъ и уваженіемъ, какъ и ихъ предшественники. Типичнымъ представителемъ современныхъ ашуговъ по справедливости считается наиболѣе популярный и даровитый изъ нихъ — Дживани ¹). Ужъ болѣе тридцати лѣтъ, какъ онъ съ громаднымъ успѣхомъ подвизается на этомъ поприщѣ, и его пѣсни, проникнутыя истиннымъ поэтическимъ вдохновеніемъ, распѣваются не по одному только Закавказью, но и вездѣ, гдѣ еще сохранилась y армянъ любовь къ роднымъ пѣснямъ. И не только простой народъ, но и интеллигентный классъ распѣваетъ его пѣсни и увлекается ими, видя въ нихъ искреннее выраженіе народныхъ чувствъ и думъ. Пѣсни Дживани появляются даже въ учебникахъ и періодическихъ изданіяхъ, a нѣкоторыя изъ его пѣсенъ, былинъ и сказокъ по нѣскольку разъ появлялись въ печати отдѣльными изданіями. Характеръ его пѣсенъ, какъ и большей части современныхъ намъ ашуговъ, нѣсколько иной, чѣмъ y ихъ предшественниковъ: теперь значительное мѣсто удѣляется политическимъ

------------------

¹) Онъ родился въ 1846 г. Въ 1865 г. посвятилъ себя дѣятельности ашуга. He въ примѣръ другимъ ашугамъ онъ въ своихъ пѣсняхъ строго придерживался родного, армянскаго языка. Живя постоянно въ Александрополѣ, онъ разъѣзжаетъ и поетъ по всему Закавказью.

[стр. 585]

событіямъ, общественнымъ интересамъ, національному вопросу и даже злобѣ дня. Дарованіе турецкимъ армянамъ конституціи въ 60-хъ годахъ, патріотическая дѣятельность Айрика, Нерсеса Варжапетьяна и другихъ дѣятелей, Русско-Турецкая война и героическіе подвиги доблестныхъ генераловъ-армянъ, важнѣйшія событія въ общественной и политической жизни, даже совершившіяся и совершающіяся на нашихъ глазахъ избіенія армянъ въ Турціи и переселеніе ихъ въ чужіе края — все это нашло откликъ въ чуткихъ сердцахъ ашуговъ ¹), и въ простыхъ, задушевныхъ пѣсняхъ ихъ сдѣлалось достояніемъ всего армянскаго народа.

Кромѣ того ашуги нерѣдко перекладываютъ на музыку и поютъ не однѣ только свои пѣсни, но и стихотворенія армянскихъ поэтовъ — Патканьяна, Шахъ-Азиза и др. Еще недавно, какъ нельзя болѣе ясно, обнаружилась эта связь между безыскусственной и искусственной поэзіей: въ апрѣлѣ 1892 г., когда въ Москвѣ торжественно праздновался юбилей поэта Шахъ-Азиза, среди множества привѣтствій была, между прочимъ, получена слѣдующая телеграмма изъ Александрополя: «Воспѣвая на нашихъ лирахъ чудныя пѣсни Шахъ-Азиза, благословляемъ его и его вдохновенную лиру. Слѣпые ашуги: Амбарцумъ, Антонъ, Гарекинъ, Еруандъ, и ашуги: Бикечьянцъ и Мушегъ».

II.

Въ началѣ 90-хъ годовъ армянская литература сразу обогатилась нѣсколькими отдѣльными изданіями стихотвореній. Такъ, въ короткій промежутокъ времени появились отдѣльными изданіями стихотворенія А. Цатурьяна, Леренца, О. Туманянца, Д. Балугьяна, Сринга, Моджоряна, Терланяна и другихъ лицъ. He всѣмъ имъ, конечно, уготовлено мѣсто на Парнасѣ. Но, между этими начинающими печататься молодыми поэтами нѣкоторые, дѣйствительно, обладаютъ самобытнымъ и незауряднымъ поэтическимъ даромъ.

Эти-то молодые поэты вмѣстѣ съ появившимся раньше ихъ О. Ованнесяномъ и положили, собственно, основаніе новѣйшей армянской поэзіи ²).

Изъ представителей новѣйшей армянскои поэзіи на сей разъ остановимся на Ов. Туманянцѣ. О. Туманянцъ представляетъ оригинальное явленіе между армянскими поэтами. Тогда какъ въ произведеніяхъ послѣднихъ субъективная лирика занимаетъ преобладающее мѣсто, его поэзія носитъ описательно-повѣствовательный, эпическій характеръ. Даже въ чисто-лирическихъ его стихотвореніяхъ высказывается наклонность къ описанію и повѣствованію. Чувству любви, этому излюбленному мотиву лириковъ, y Туманянца удѣлено очень мало мѣста; сюжеты субъективнаго характера не очень занимаютъ автора; не вдохновляютъ его и общественные вопросы. Только изрѣдка какое-нибудь элегическое настроеніе охватитъ все его существованіе, и онъ въ нѣсколькихъ строкахъ вы-

-----------------

¹) См. отдѣлъ II, стр. 132—133.

²) Представителями новой арм. поэзіи должны считаться, прежде всего, Алишанъ, Бешикташлянъ, Дурьянъ, Патканьянъ, Налбандянъ и Шахъ-Азизъ.

[стр. 586]

плачетъ свое rope, но и то какъ-то вяло и не тепло: имъ всегда недостаетъ той оригинальности и задушевности, безъ которыхъ лирическія стихотворенія остаются безцвѣтными.

Зато природѣ и ея красотѣ Туманянцъ удѣляетъ очень много мѣста. Онъ истинный сынъ природы: онъ любитъ ее, понимаетъ ее, восхищается ею, воспѣваетъ ее, въ ней находитъ онъ утѣшеніе въ своихъ горестяхъ и съ нею онъ дѣлится своею радостью. Сколько красотъ, сколько чудныхъ, чарующихъ взоръ подробностей находитъ въ ней! И какъ онъ просто описываетъ и восхищается! Вотъ онъ съ тоской подходитъ къ горнымъ вершинамъ, покрытымъ туманомъ, и имъ хочетъ повѣдать о своей грусти и слезахъ. Этимъ стихотвореніемъ, озаглавленнымъ «Введеніе», онъ начинаетъ одинъ изъ своихъ сборниковъ стихотвореній. Онъ можетъ считаться его profession de foi. To ему хочется слиться съ природой, то быть молніей и постичь тайну природы. Звѣзды напоминаютъ ему давно минувшее, лѣтній вечеръ наполняетъ его душу тишиной и нѣгой; сравненія, воспоминанія, вкусы — все y него связано съ природой. Поэтъ съ нею сжился и потому ему въ ней все мило, все его привлекаетъ, и онъ не прочь опоэтизировать малѣйшія явленія и картины ея. Особенно ему удаются описанія красотъ горной природы, то причудливо-фантастической, то грозной и внушительной, въ обоихъ случаяхъ производящей неотразимое впечатлѣніе на наше воображеніе. Это и понятно, когда авторъ является уроженцемъ такой мѣстности, какъ Лори, издавна славящейся своими живописными горами и чуднымъ ландшафтомъ.

Подобно всѣмъ пѣвцамъ, выросшимъ на лонѣ природы, подобно Кольцову, Бернсу и другимъ народнымъ поэтамъ, Туманянцъ любитъ олицетворять природу. Возьмемъ, напримѣръ, отрывокъ изъ поэмы «Утро въ Таронѣ». Онъ такъ описываетъ горы: «Стоятъ горы-громады и, какъ бы во снѣ, съ тихою молитвой обращаются вверхъ, къ небу». Въ другомъ мѣстѣ описывается весна въ Таронѣ: «Пришла весна, распростерла крылья надъ полями и угнала на вершины горъ холодную зиму Арменіи». Иногда эти горы, ущелья, долины говорятъ, двигаются, преслѣдуютъ... Въ такомъ духѣ написана, напр., вся поэма «Лорійскій Сако».

Нужно отдать ему справедливость: онъ всегда умѣетъ разнообразить свои описанія, умѣетъ находить все новыя и новыя красоты въ явленіяхъ природы, хотя бы ему приходилось описывать ихъ не разъ. Онъ, по преимуществу,— художникъ-колористъ.

Чтобы дать хоть малѣйшее понятіе о стихотвореніяхъ О. Туманянца, я позволю себѣ привести здѣсь стихотвореніе «Концертъ» въ переводѣ молодого русскаго поэта К. Бальмонта, сдѣланномъ имъ для предполагавшагося второго тома сборника «Армянскіе беллетристы» ¹):

Съ горныхъ высей стремится ручей,
Ниспадая, о камни онъ бьется,
И журчитъ, и ворчитъ, и смѣется,
И звенитъ подъ сіяньемъ лучей.

-----------------------

¹) Первый томъ „Армянскихъ беллетристовъ" вышелъ въ 1893 г. подъ редакціей Юрія Веселовскаго и автора этой статьи.

[стр. 587]

Сочетанію радостныхъ звуковъ
Лѣсъ кругомъ слабый отзвукъ даетъ;
Такъ старикъ еле внятно поетъ,
Слыша звонкое пѣніе внуковъ.

Но безмолвствуетъ вѣчный утесъ;
Наклонившись громадой угрюмой,
Онъ охваченъ загадочной думой,
Онъ исполненъ невѣдомыхъ грезъ...

Очень хороши y Туманянца также и стихотворенія въ народномъ духѣ, напримѣръ, «Пѣсня плуга», по своему умиротворяющему и задушевному тону болѣе похожая на молитву пахаря. Сохраненныя здѣсь народныя слова и выраженія придаютъ цѣлому особый колоритъ, необходимый для такихъ пѣсенъ. Но поэтъ иногда злоупотребляетъ этими провинціализмами, почему нѣкоторыя строфы поэмы трудно понимаемы. Вообще нужно замѣтить, что форма, внѣшность произведеній Туманянца оставляютъ желать лучшаго: его богатому языку недостаетъ силы и изящества; при разнообразіи размѣровъ стиховъ, они страдаютъ невыдержанностью и бѣдностью риѳмовки. Однако было бы ошибочно искать центръ тяжести поэзіи Туманянца въ его мелкихъ стихотвореніяхъ: эпосъ — вотъ его настоящее призваніе. Всѣ его мелкія описательныя вещицы, намъ кажется, не что иное, какъ этюды и наброски художника для его большихъ картинъ, поэмъ и балладъ. И нужно притомъ замѣтить, что вѣдь собственно это первые шаги искусственной эпической поэзіи въ армянской литературѣ. Если не считать поэта Алишана, поэмы котораго при всѣхъ своихъ достоинствахъ въ настоящее время уже не удовлетворяютъ нашимъ вкусамъ и понятіямъ, армянская литература очень бѣдна поэмами и балладами; дидактическая поэма «Скорбь Леона», соч. С. Шахъ-Азиза, кое-что y P. Патканьяна, двѣ-три поэмы новѣйшихъ поэтовъ — вотъ почти все, что есть эпическаго въ новой армянской литературѣ.

У Туманянца цѣлая дюжина большихъ и малыхъ поэмъ и балладъ и преимущественно изъ народной жизни и повѣрій. He всѣ онѣ удались автору: много въ нихъ дѣтски-наивнаго, необработаннаго и недоговореннаго. «Мученикъ», напримѣръ, совсѣмъ не удался, благодаря своей туманности; сюжетъ большой поэмы «Анушъ» не обработанъ какъ слѣдуетъ, почему страдаетъ неясностью типовъ и не оставляетъ должнаго впечатлѣнія; къ тому же поэмы эти очень растянуты. Красиво обработанный сюжетъ «Отверженнаго закона» поражаетъ наивностью. Однако и въ этихъ неудавшихся автору произведеніяхъ есть немало хорошаго. Нѣкоторыя же поэмы и баллады настолько удались автору, что нельзя не признать за нимъ истиннаго эпическаго дарованія. He говоря о поэтическихъ описаніяхъ природы, какъ много бытового элемента мы находимъ въ его поэмахъ! To онъ знакомитъ насъ съ деревенскими играми, то со свадьбой, то съ похоронами («Анушъ»).

Въ «Мехри» и «Алекъ» затронуты старыя, но вѣчно новыя темы о звѣрствахъ курдовъ и объ участи армянъ. Мехри — это героиня поэмы того же имени. Содержанія мы не станемъ передавать и замѣтимъ только, что несмотря на

[стр. 588]

нѣкоторую идеализацію, типъ страдающей въ разлукѣ по любимомъ мужѣ смѣлой, вспыльчивой армянки, мстящей Осману за убитаго мужа, вышелъ y автора живымъ и правдивымъ. Какъ хорошо, напр., передана тоска бѣдной женщины, не знающей, что случилось съ ея мужемъ, ушедшимъ на заработокъ, или, напр., внутренній голосъ мести, проснувшейся въ ней!...

Отличительныя черты всѣхъ женщинъ, выведенныхъ въ поэмѣ Туманянца,— это сильная, ни предъ чѣмъ не останавливающаяся любовь ихъ (Анушъ, Мехри, Тамара), и потому, можетъ быть, его поэмы такъ подкупаютъ читателя. Хотя наивенъ, но очень оригиналенъ и удачно выполненъ сюжетъ поэмы «Отверженный законъ», гдѣ выставлены два типичныхъ монаха и замолвлено слово за изгнанный изъ стѣнъ монастыря высшій божескій законъ — любовь. Молодой, мечтательный монахъ, увидавъ въ стѣнахъ монастыря между паломниками прекрасную дѣвушку, влюбляется въ нее. Демонъ любви не даетъ ему покоя; онъ его преслѣдуетъ и днемъ и ночью; юноша мечтаетъ о ней, видитъ ее во снѣ; покой его смущенъ, онъ не въ состояніи преодолѣть свои чувства. Онъ рѣшилъ покинуть монастырь, но раньше желаетъ объясниться со старикомъ-настоятелемъ. Разговоръ стараго монаха, «не имѣющаго на лицѣ ни одной живой черты», очень характеренъ и переданъ красиво. Старикъ долго-долго не понимаетъ, на что ропщетъ монахъ, но когда тотъ прямо говоритъ, что «самъ Богъ велѣлъ любить, и я жажду женской любви», старикъ теряетъ свой безстрастный тонъ и испуганно кричитъ: «Молчи, долой съ глазъ моихъ, дерзкій!»... «Съ протяжнымъ скрипомъ отворились ворота: кто-то изъ монастыря направилъ свой путь къ деревнѣ. Свѣтало...» — такъ заканчиваетъ поэтъ свой печальный, задушевный разсказъ.

Въ чисто народномъ духѣ написаны игривыя и остроумныя преданія «Собака и кошка» и «Солнце и луна», въ которыхъ высказались и знаніе народнаго быта, и умѣніе при передачѣ народныхъ повѣрій сохранить всю ихъ безыскусственную прелесть. Поэтическая народная легенда объ Ахтамарѣ, объ этомъ древне-армянскомъ замкѣ-монастырѣ, переданная въ красивой и эффектной балладѣ, принадлежитъ къ его лучшимъ произведеніямъ. Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ содержаніе этой баллады. На ванскомъ озерѣ есть островъ Ахтамаръ. Каждый вечеръ съ берега къ острову плыветъ неустрашимый пловецъ на свиданіе со своею возлюбленной Тамарой. Свѣтъ на островѣ служитъ для пловца спасательнымъ маякомъ. Но вотъ однажды злые люди погасили этотъ маякъ; пловецъ бьется и борется съ волнами и съ возгласомъ «ахъ, Тамара!» дѣлается, наконецъ, жертвою волнъ. «Ахъ, Тамара» отзывается и эхо, «Ахъ,Тамара» застыло и на его губахъ.

Съ той поры минули годы.
Островъ полонъ прежнихъ чаръ,
Мрачно смотритъ онъ на воды
И зовется „Ахтамаръ" *).

Резюмируя все вышесказанное, мы приходимъ къ слѣд. выводамъ. Лирическая сторона таланта y Туманянца очень мало развита; наоборотъ, какъ поэтъ

---------------

*) Переводъ Бальмонтомъ см. выше.

[стр. 589]

съ эпическимъ складомъ таланта, онъ представляетъ почти единственное явленіе въ армянской литературѣ. Въ его произведеніяхъ очень много удачно нарисованныхъ картинъ природы и бытовыхъ подробностей; сюжеты разнообразны и интересны. Но вообще большинство произведеній Туманянца недодѣлано, какъ въ отношеніи содержанія, такъ и формы.

Если ему удастся со временемъ устранить этотъ свой недостатокъ — результатъ поспѣшности и отсутствія систематическаго образованія, тогда Туманянцъ своими поэмами по праву можетъ занять видное мѣсто въ ряду армянскихъ поэтовъ.

Поэт Арxiеп. Xоренъ Нарбей († 1891г.)