Внимание! Предлагаемый ниже текст написан в дореволюционной орфографии. Если текст не отображается корректно, см. Просмотр русских текстов в старой орфографии.

БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМЪ ВЪ ТУРЦИИ АРМЯНАМЪ

ОТДѢЛЪ II.

[стр. 83]

Августовскія убійства въ Константинополѣ.

(1896 г.)

Вukmopa Бepapa ¹).

I.

Въ глубинѣ Золотого Рога, какъ разъ противъ кипарисовъ и священной мечети Эюба, расположилось Хасъ-Кёй, предмѣстье Константинополя, преимущественно заселенное армянскими семьями. Въ Хасъ-Кёй не было никакихъ памятниковъ, a потому оно и не посѣщалось туристами. Расположенное на одномъ берегу съ Галатой и Перой, оно отдѣлялось отъ нихъ арсеналами Теръ-Ханэ и было почти неизвѣстно европейцамъ. Хась-Кёй, впрочемъ, ничѣмъ не отличался отъ другихъ чисто турецкихъ кварталовъ. Это были тѣ же покатые переулки, какъ и въ Стамбулѣ, тѣ же деревянные домишки, тотъ же видъ общаго упадка и временныхъ построекъ, то же отсутствіе шума и движенія. Только по утрамъ группы мужчинъ и мальчиковъ спускались къ лодкамъ, чтобы доѣхать до Болъшого Моста или пересѣчь Золотой Рогъ. Они нанравлялись къ лавкамъ базара. Покончивъ свой день, они возвращались вечеромъ. Это были ремесленники, портные и башмачники, пробивавшіеся изо дня въ день и не обладавшіе ничѣмъ, кромѣ четырехъ деревянныхъ стѣнъ, да небольшого количества мебели ихъ чисто-восточныхъ хижинъ. Въ Хасъ-Кёй не было выставленнаго на видъ великолѣпія, какъ y грековъ Фанары или капиталистовъ Перы; не было эксплоатаціи сосѣда подозрительными ремеслами и стряпней денегъ; не было также и политическихъ споровъ: они жили далеко отъ патріархата и Кумъ-Капу, центра армянской націи. Многіе приняли къ себѣ женъ, дочерей и дѣтей, спасшихся отъ избіенія въ Малой Азіи при убійствахъ. Они знали, какая участь ожидала ихъ при первомъ признакѣ неудовольствія. Они жили въ тиши, на концѣ города, гранича съ полями и кладбищами, и, довольствуясь тѣмъ, что живы, старались, чтобъ о нихъ позабыли.

----––––––––––––

¹) Изъ книги: La politique du sultan. Paris, 1897.

[стр. 84]

«Отправляйтесь въ Хасъ-Кёй, — говорили мнѣ. — Сейчасъ мы не можемъ вамъ предложить никакой рѣзни: не хватаетъ армянъ. Но возвращайтесь слѣдующею весной: болгары примутъ тамъ участіе въ праздникѣ. A покуда, осмотрите Хасъ-Кёй».

Въ это утро, затуманенное октябремъ, мы высадились на берегъ въ портѣ Хасъ-Кёй. Насъ было трое французовъ. Передъ нами спустились стекольщики, нагруженные стеклами, и столяры со своими орудіями: на дебаркадерѣ ихъ ожидалъ и увелъ за собой полицейскій. За нами двигался хамалъ (носильщикъ), нагруженный одѣялами и шерстяными вещами, предшествуя драгоману французскаго посольства, который шелъ для поданія помощи армянскимъ священникамъ. У пристани носильщики и морскіе солдаты нагружали судно: хромыми столами, продавленными стульями, дверями, оконными рамами, ящиками изъ коммодовъ, разбитыми стеклами, коврами, испачканными большими черноватыми пятнами. «Это кровь», сказалъ одинъ изъ насъ, нащупывая запекшійся кусокъ волосъ и мозга. Носильщики и солдаты сваливали на судно эту безпорядочную кучу разломанной въ куски мебели; каждый день въ теченіе мѣсяца отправляется въ арсеналъ много такимъ образомъ нагруженныхъ барокъ...

Маленькія прибрежныя греческія кофейни со своими портретами короля Георга и королевы Ольги открыты, но пусты. Ничто не обезпокоило ни ихъ выставленной въ шеренгу посуды, ни ихъ блестящихъ мѣдныхъ кофейниковъ, ни паутины, которыя ткутъ ихъ пауки въ тѣни потолковъ. Въ бездѣйствіи, передъ своими боченками сардинокъ и оливъ, греческіе колоніальные торговцы проводятъ время въ чтеніи газетъ и въ поджариваніи на сковородѣ вонючей рыбы. Ничто не смутило ихъ политическихъ разговоровъ. Ни одинъ грекъ, ни одинъ греческій домъ, ни одна греческая витрина не были повреждены, и это кажется настоящимъ чудомъ въ этомъ портѣ Хасъ - Кёй, гдѣ лавки и дома грековъ и армянъ перемѣшивались между собою такъ, что ихъ нельзя было различить. Но во всѣхъ армянскихъ лавкахъ, отданныхъ на разграбленіе, теперь сбиты крыши. A впереди, въ разоренныхъ бесѣдкахъ, вокругъ подносовъ и чашекъ, расположились кружками и курятъ солдаты и полицейскіе. Насъ встрѣтилъ полковникъ, въ полной формѣ, съ совсѣмъ новымъ орденомъ коммандора на шеѣ.

Онъ далъ намъ въ проводники довѣреннаго человѣка съ приказаніемъ показать намъ въ подробностяхъ все, что сдѣлано для облегченія этихъ несчастныхъ.

Черезъ пустынныя улицы, окаймленныя запертыми домами со вновь вставленными стеклами въ окнахъ, этотъ человѣкъ провелъ насъ въ церковь, о существованіи которой нельзя было догадаться за высокой стѣной. Надо было долго стучаться въ дверь, окованную желѣзомъ. Церковь, построенная на выстланной плитами террасѣ, довольно велика, но безъ колокольни и безъ фасада, внутри же никакой роскоши, ни одной позолоты, ни одной рамы. Это церковь какой - нибудь очень бѣдной общины, такая, какую можно видѣть въ нашихъ горныхъ приходахъ, чистенькая, съ еловымъ поломъ и еловыми скамейками, съ выбѣленными известкой стѣнами и деревяннымъ разрисованнымъ алтаремъ. Армяне этого квартала были все мелкіе ремесленники и церковь y нихъ была бѣд-

[стр. 85]

ная. Отсюда можно было прочитать еще на одной двери написанныя подъ двумя строчками на армянскомъ языкѣ слѣдующія слова по-французски: Ceci est un cordonnier ¹).

Армянскiй xамалъ (носильщикъ) изъ Галаты.

На раздачу одѣялъ прибѣжали женщины. Въ комнатѣ священника сидѣло отъ десяти до двадцати человѣкъ—все что осталось изъ мужского армянскаго

--–––––––––––––––––

¹) Это башмачникъ.

[стр. 86]

населенія въ этомъ кварталѣ изъ пятисотъ семействъ. Они избѣжали общей рѣзни. Тотъ работалъ въ одномъ европейскомъ домѣ Перы и его оставили тамъ въ теченіе трехъ дней, другой отправился въ Кади-Кёй и былъ спрятавъ мусульманами-албанцами.

— A ты?

— Я пошелъ въ Стамбулъ, чтобъ отнести башмаки, которые я докончилъ; я башмачникъ. Это было наканунѣ Успеньева дня (26 — 14 августа), и я былъ въ надеждѣ, что мнѣ заплатятъ. Я возвращался съ деньгами. Насъ было трое армянъ въ одномъ кайкѣ и трое гребцовъ—турокъ. Турки сказали намъ: «He ходите сегодня домой; вотъ ужъ съ часъ времени, какъ въ Хасъ-Кёй рѣжутъ». Тогда мы попросили ихъ свезти насъ въ Эюбъ...

Эюбъ, мусульманскій кварталъ на другомъ берегу Золотаго Рога, слыветъ въ Константинополѣ за центръ фанатизма. Въ его мечети недоступной для гяуровъ, хранится мечъ Пророка, который каждый новый султанъ опоясываетъ при своемъ вступленіи на престолъ. A потому намъ показалась странною мысль, которая пришла этимъ армянамъ выбрать себѣ подобное убѣжище во время избіенія. Но армянинъ продолжалъ:

— Мы отправились въ Эюбъ къ Фэми-пашѣ. Это очень благочестивый старикъ, котораго Султанъ не любитъ и который хочетъ окончить свои дни въ Эюбѣ, чтобы быть похороненнымъ около мечети. Цѣлый годъ Феми говорилъ армянамъ,—потому что вотъ уже годъ, какъ всѣ знаютъ, что насъ будутъ убивать:—«Приходите ко мнѣ спасаться». Вотъ мы и укрылись въ его домѣ. Но домъ былъ малъ и уже полонъ. Онъ провелъ насъ въ мечеть и сказалъ священнику: «Возьми этихъ людей и спаси ихъ». Священникъ ввелъ насъ во дворъ. Насъ было больше ста. Намъ принесли рогожъ и кувшины, и мы оставались тутъ четыре дня; каждый день утромъ и вечеромъ турки квартала приносили намъ ѣсть. На второй день пришли убійцы вмѣстѣ съ солдатами и полицейскими. Они хотѣли проникнуть во дворъ и говорили: «Повелитель позволилъ убивать армянъ». Священникъ, стоя y дверей, отвѣчалъ: «Я не знаю, что вамъ позволилъ повелитель, но Пророкъ, который приказываетъ убивать идолопоклонниковъ, воспрещаетъ убивать народовъ Книги. Это—христіане, и вы не будете ихъ убивать», и софты и другіе священники не пропускали ихъ. Но ихъ было безчисленное количество, и тѣ, что были позади, подняли дубины, кричали и толкали другихъ. Тогда одинъ полицейскій въ формѣ, впереди другихъ, крикнулъ имъ: «Яссакъ! Яссакъ! Воспрещается! Воспрещается!»—и они удалились, и даже не стали разорять армянскихъ лавокъ попадавшихся имъ на дорогѣ...»

Покончивъ съ раздачей одѣялъ, драгоманъ посольства возвратился къ намъ. „Я зналъ всѣхъ здѣсь. Еще въ 1895 г., послѣ стамбульскихъ убійствъ, въ этой церкви скрылось сто шестьдесятъ человѣкъ, которые не хотѣли выходить отсюда. Посольство отправило меня для переговоровъ съ ними: каждое посольство взяло на себя по одному армянскому кварталу. Мнѣ удалось ихъ разувѣрить; но они умоляли меня удалить изъ Хасъ-Кей двухъ мусульманскихъ мясниковъ и чиновника, ведущаго отчетность въ арсеналѣ, которые устроились какъ бы тѣснымъ кружкомъ для избіенія и угрожали имъ смертью. Несмотря на наши представленія, эти бандиты не были потревожены. И теперь, какъ только убійцы появились, за рабо-

[стр. 87]

той не стало дѣла; армянскія двери были помѣчены мѣломъ; я могу вамъ показать турецкія надписи, онѣ всѣ сдѣланы одной рукою. Они пріѣхали на лодкѣ въ среду 26-го августа, около пяти часовъ вечера, и всю ночь, и весь слѣдующій день, въ продолженіе тридцати часовъ, была работа. Первыхъ же армянъ найденныхъ въ городѣ привели къ мясникамъ. A такъ какъ они отбивались, то имъ отрубили обѣ руки на мясномъ полкѣ и мясникъ кричалъ: „Продаются свиныя ноги„. Потомъ ихъ убивали по способу принятому этой хорошо организованной экзекуціей. У бандъ не было другаго оружія, кромѣ дубинъ, сопасъ (sopas), но всѣ онѣ были одинаковой формы и длины: полагаютъ, что онѣ были изготовлены спеціально для этого употребленія въ морскихъ мастерскихъ, и извѣстно, что за много дней прежде онѣ были розданы по различнымъ полицейскимъ постамъ, въ виду того, что власти были предупреждены и ожидали возстанія со стороны армянскихъ революціонеровъ... Итакъ сападжи бросали армянина на колѣни или ничкомъ и колотили его по головѣ до тѣхъ поръ, пока она не обращалась въ кашу или вовсе отваливалась отъ туловища. Полиція оцѣпляла кварталъ и сгоняла обратно бѣглецовъ. Они дѣйствовали въ порядкѣ, не торопясъ, переходя отъ дома къ дому:— ни одно армянское жилье не было забыто;—можно сказать безъ всякой ошибки: ни одинъ греческій домъ не подвергся нападенію;—безъ преувеличенія:—приказъ касался только мужчинъ, и ни одна женщина не подверглась даже насилію—короче, они поступали совсѣмъ какъ добросовѣстные и послушные работники. Все разрушали. Все ломали палками. И такое-же стараніе прикладывали къ тому, чтобы обратить человѣческія головы въ мѣсиво для собакъ, приходившихъ напиться къ ручьямъ крови посреди разбитой въ прахъ мебели; потребовалось тридцать часовъ этимъ шестидесяти или осьмидесяти работникамъ".

Мы поднимаемся по переулкамъ Хасъ-Кей. У домовъ, прежде всего, поправлены двери, окна и стекла. Но едва-ли одинъ изъ десяти домовъ обитаемъ, да и то лишь молодыми женщинами, которыя, наклоняясь изъ верхнихъ этажей, какъ будто-бы ожидаютъ раздачи припасовъ. Послѣ разгрома имъ давало пропитаніе французское посольство: корреспондентъ Temps, освѣдомленный однимъ изъ бѣглецовъ, пришелъ на мѣсто и объятый ужасомъ и жалостью побѣжалъ въ посольство.

Молодыя женщины, по прибытіи бандъ, спасались въ деревню или прятались по погребамъ, опасаясь въ особенности солдатъ и ихъ обычныхъ вольностей. Но старухи цѣплялись за своихъ мужей, за своихъ сыновей и, повиснувъ на нихъ, тащились за ними. Онѣ все видѣли, и ими овладѣло безуміе. Посреди улицъ, на камняхъ, валяясь, онѣ царапаютъ ногтями песокъ, набиваютъ себѣ землею ротъ и волосы и воютъ словно дикія: «Аманъ, аманъ, Челеби! Сжалься, сжалься, господинъ», или, молчаливо, съ безсмысленными жестами покачиваютъ головой и туловищемъ.

По мѣрѣ того какъ мы поднимаемся, запустѣніе увеличивается. Нѣтъ больше женщинъ y оконъ безъ занавѣсокъ. Нѣтъ обитаемой хижины. Собаки, и тѣ, въ поискахъ за пищей, покинули верхній кварталъ. Коза и двое ея козлятъ, переходящіе съ блеяніемъ отъ двери къ двери, вотъ единственная наша встрѣча. Здѣсь слѣды сохранились болѣе явственно. Улицы усыпаны битымъ стекломъ и жестью. Стекла еще не вставлены. На дверяхъ, несмотря на очевидное со-

[стр. 88]

скабливаніе, сохранились надписи, о которыхъ говорилъ драгоманъ изъ посольства. Одна изъ нихъ была даже нетронута; можно было прочитать написанное прекраснымъ турецкимъ почеркомъ мѣломъ: «здѣсь, Агопъ, Армянинъ». Написано очень искусно. Въ прошломъ году армяне подали доносъ на чиновника, ведущаго отчетность въ арсеналѣ какъ на секретаря мусульманскихъ мясниковъ.

Вотъ и послѣдній домъ въ концѣ квартала, близъ кладбища: деревянная одноэтажная хижинка, похожая на всѣ другія, тлкъ какъ всѣ онѣ построены по одному и тому-же плану. Внизу три маленькія комнатки, a въ нихъ деревянные мостки, покрытые ковромъ и служащіе постелью или диваномъ. Еще ниже, въ подземельѣ маленькая кухня безъ печи, съ двумя жаровнями. Наверху еще три небольшія голыя комнаты. Все это бѣлое деревянное, стѣны, потолки и лѣстницы—еловые, едва выструганные. Полъ исчезаетъ подъ слоемъ всякихъ остатковъ, изодранной бумаги, разбитаго въ дребезги стекла, разрубленной жести, изорванныхъ въ мелкіе куски матерій и ковровъ. Послѣ убійцъ сюда нагрянули банды евреевъ изъ Балты и стамбульской черни, и, перевернувъ и изгрязнивъ эти лохмотья, унесли съ собой все сколько-нибудь цѣнное. Съ кухонныхъ водоемовъ были сорваны мѣдные краны, сорваны мѣдные шишки y дверныхъ ручекъ и дверей и мѣдныя рамки копѣечныхъ зеркалъ. Только по шкафамъ и въ спальняхъ на полкахъ еще остаются тщательно разостланные листы газетъ, на которые заботливая хозяйка складывала свое бѣлье и выравнивала фрукты, a газеты эти— Mode illustrée, les Annales politiques et littéraires и англійскій Globe. Эти армяне вели очень простую жизнь. У наиболѣе богатыхъ, которыхъ было очень мало, имѣлись маленькія желѣзныя кровати; y другихъ же служили постелью ковры съ диваномъ. Ho no вечерамъ, когда ночь спускалась на сосѣднія кладбища, здѣсь предавались мечтамъ о Европѣ и цивилизаціи; здѣсь, какъ и въ нашихъ маленькихъ провинціальныхъ семьяхъ, читали les Annales и la Mode illustrée.

Посѣтивъ кладбище, все взбугренное свѣжими могилами,—(какое количество могло быть погребено здѣсь, впопыхахъ, втихомолку, и сколько сволокли за ноги и побросали въ Золотой Рогъ, въ теченіе нѣсколькихъ недѣль никто въ Константинополѣ не ѣлъ рыбы),—мы снова спускаемся въ портъ. Ясное солнце играетъ въ осеннемъ туманѣ, a тамъ, посреди кипарисовъ, смѣется и плещетъ Золотой Рогъ. И въ Хасъ-Кёй снова наступаетъ тишина, нарушенная, было, на минуту нашими шагами. Лишь изъ нижняго этажа одного дома, гдѣ помѣщается школа, доносится визгъ ребятишекъ. Это вернулись въ классъ маленькія дѣвочки — надо же когда-нибудь снова приниматься за жизнь — вернулись, и громко повторяютъ хоромъ, какъ это принято на Востокѣ, фразу прочитанную имъ вслухъ учительницей. Учительница читаетъ по-французски, и дѣвочки повторяютъ за нею, скандуя слова: Cher petit oreiller, doux et chaud sous ma tête.

Учитесь французскому языку, маленькія армянки! Ваши отцы тоже учились ему; когда дѣйствительность имъ казалась слишкомъ жестокой, они обращали взоры на Францію, a мы безъ одного слова, безъ одного жеста сожалѣнія дали умертвить вашихъ отцовъ.

[стр. 89]

II.

Въ продолженіе трехъ дней (26—28 августа 1896 г.) Константинополь былъ свидѣтелемъ этого набѣга на армянъ, и теперь о немъ говорятъ какъ объ обыкновенномъ зрѣлищѣ, которое безъ сомнѣнія будетъ возобновляться. Въ первые же часы моего пребыванія тамъ, я слышалъ двадцать разсказовъ отъ очевидцевъ. Но прежде чѣмъ допустить что-бы то ни было, я долженъ сказать, что y меня есть свидѣтельство, которымъ я дорожу.

Въ 1890 г., во время моей поѣздки черезъ Албанію, я посѣщалъ многихъ мусульманскихъ беевъ этой страны. Два мѣсяца, отъ Превезы до Скутари, они давали мнѣ пріютъ подъ своею крышей и служили мнѣ провожатыми. Эти мусульмане безъ фанатизма были увлечены тогда патріотическою преданностью — что въ Турціи рѣдкость — турецкимъ интересамъ: образовали лигу и помѣшали расчлененію имперіи и раздѣлу Албаніи между Греціей, Сербіей и Черногоріей. И ихъ преданность особѣ султана Абдулъ-Хамида была очень искренная, такъ какъ они были сильно заинтересованы въ его щедрой раздачѣ имъ льготъ y себя дома и должностей въ остальной имперіи. Сношенія между нами сохранились. Но милость или недовѣріе государя сдѣлали то, что ихъ большею частью призвали въ Константинополь, дали имъ оклады прибыльныхъ синекуръ и вотъ уже пять лѣтъ правильно оплачивали ихъ изъ фондовъ двора.

Въ нихъ-то я надѣялся найти правдивыхъ свидѣтелей. Послѣ многихъ изворотовъ, чтобъ отстранить отъ нихъ возможность доноса, (такъ какъ въ этой кроткой странѣ всякое совѣщаніе сходитъ за заговоръ), — a отъ меня возможную опасность, мы кончили тѣмъ, что собрались въ одномъ изъ ихъ домовъ въ Босфорѣ. Вотъ слово въ слово разсказъ одного изъ нихъ.

* * *

«Въ среду утромъ 26-го августа, такъ-же какъ и всегда, я сѣлъ въ Скутари, гдѣ я живу, въ лодку, и около половины перваго я высадился y большого Моста. Я отправился въ Галату на набережную къ одному христіанину, y котораго своя контора въ Алексіати-ханъ»...

Словомъ ханъ обозначаютъ большія зданія, обыкновенно четыреугольныя, съ четырьмя фасадами оконъ; внутри находится центральный дворъ, окруженный многими этажами галлерей; на эти галлереи выходятъ маленькія каморки, служащія конторой или магазиномъ. Каждый изъ этихъ хановъ изолированъ: доступъ туда даетъ единственная дверь.

«Высаживаясь, я услыхалъ ружейные выстрѣлы со стороны Перы, и мнѣ сказали, что въ Оттоманскомъ банкѣ бунтуютъ. Я былъ передъ галатскимъ полицейскимъ карауломъ. Солдаты впускали туда толпы плохо одѣтыхъ людей, которые уже съ недѣлю, — какъ я это замѣтилъ въ предыдущіе дни, — усаживались съ утра по краямъ тротуаровъ y входа на мостъ. Скоро эти люди вышли изъ полиціи съ палками и принялись нападать на армянскихъ хамаловъ (носильщиковъ). Они останавливали хамала, опрокидывали его ношу на землю, укладывали его однимъ ударомъ дубины по затылку, хамалъ вскрикивалъ «хи» и они доканчивали его. Тѣхъ, кто хотѣлъ бѣжать, не пропускали солдаты. A кто

[стр. 90]

говорилъ: «Я турокъ», — y того срывали штаны, и если онъ оказывался необрѣзаннымъ, его изувѣчивали, a потомъ убивали. Но били только армянъ. Съ ними были жиды и шпіоны, которые ихъ показывали. Съ каждаго убитаго армянина доносчики стаскивали сандаліи; имъ вѣроятно должны были заплатить съ пары, потому что они брали съ собой и такія, за которыя никто бы не далъ и одного пара (одинъ сантимъ).

«Когда я подошелъ къ группѣ, убивавшей одного старика, одинъ изъ полицейскихъ сказалъ мнѣ: «уходи прочь, тѣбѣ здѣсь нечего дѣлать» и немного толкнулъ меня. Я пошелъ по набережной къ Алексіади-ханъ. Я подошелъ къ нему какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ запирали ворота. Внутри было человѣкъ съ сорокъ, все христіане, кромѣ одного турка изъ Аидика и меня, все европейцы или греки, кромѣ шести армянъ. Они заперли ворота и подкатили къ нимъ тюки съ хлопчатой бумагой и мѣшки. Мы услышали, какъ стучатся въ Миллетъ-ханъ, который находился по другую сторону улицы, и поднялись на террасу. Мы увидали, какъ толпа ворвалась въ Миллетъ-ханъ, выломавъ двери; a снаружи солдаты оберегали входъ. Извнутри слышны были удары и крики. Одинъ армянинъ, взошедъ на террасу, показывалъ намъ знаками, что тамъ отрубали головы. Онъ что-то говорилъ; но мы ничего не могли разобрать, по причинѣ ружейныхъ выстрѣловъ: солдаты на набережной стрѣляли въ деревянный домъ, что около Ліонскаго кредита.

«Мы должны были удалиться съ террасы, потому что стрѣляли также и въ насъ. Толпа же, покончивъ съ Миллетъ - ханомъ, стала стучаться въ наши ворота, a товарищи мои не хотѣли отворять. Это было чистое безуміе, потому что y нашего хана были окна въ нижнемъ этажѣ, и уже убійцы срывали съ нихъ рѣшетки желѣзными поперечинами. Поэтому я распорядился убрать тюки, преградившіе входъ, и закричалъ черезъ дверь по турецки: «Я сейчасъ отворю, я турокъ, я бей изъ X...» Мнѣ отвѣчали по-албански: «Отворяй, братъ», и прежде всего я увидалъ въ открытую дверь двухъ албанцевъ», двухъ тюфекчи султана»...

У султана, въ качествѣ его наиболѣе интимной стражи, есть небольшая группа, человѣкъ съ пятьдесятъ, стрѣлковъ, тюфекчи, набираемыхъ въ особенности изъ албанцевъ съ сѣвера, надзоръ за которыми порученъ нѣкому Тагиръ-пашѣ, когда-то бывшему садовникомъ при дворцѣ. «Эти два албанца не были облечены въ мундиры тюфекчіевъ, но были въ національномъ костюмѣ. Только y нихъ на поясѣ висѣли револьверы охраны, приклады которыхъ изготовлялись спеціально для тюфекчи серебряшками изъ Призренда. Я зналъ ихъ обоихъ: одинъ былъ изъ Дьяковы, a другой изъ Малихево. Они меня сейчасъ же узнали, и, чтобъ остановитъ напиравшую сзади толпу, поцѣловались со мной. Потомъ они спросили меня, есть ли y насъ армяне. Я отвѣчалъ, что далъ всѣмъ этимъ христіанамъ мое беза (честное слово, клятва защиты между албанцами). Тогда они раздвинули толпу убійцъ и дали намъ выйти. Но какъ только мы миновали дубины, намъ переградили дорогу полиція и солдаты. Они хотѣли даже вернуть насъ въ ханъ, чтобъ умертвить насъ. Я долженъ былъ позвать албанцевъ, которые сказали съ сердцемъ: «Господинъ приказалъ убивать только армянъ, a это — албанцы». Но одинъ изъ доносчиковъ указалъ нашихъ армянъ,

[стр. 91]

и уже убійцы брали ихъ, когда албанцы выхватили свои револьверы и закричали: «у нихъ беза бея, и вы не убьете ихъ!» Потомъ они проводили насъ, четырехъ армянъ и меня, до Перы, и армяне бѣжали оттуда.

«Я отправился на ночь въ кварталъ Татаволы къ одному изъ моихъ друзей. Убійцы пришли туда въ тотъ же вечеръ; греки квартала не пустили ихъ и объявили, что будутъ защищать армянъ; убійцы ушли восвояси. Я не люблю грековъ; но тѣ, кто говоритъ про нихъ, что они, подобно евреямъ, помогали убійствамъ, лгутъ.

«Въ четвергъ утромъ я воротился въ ханъ съ тѣми изъ христіанъ, которые хотѣли добиться документовъ. Всѣ бюро были разграблены, тюки и мѣшки распотрошены, оконныя рѣшетки и перила галлерей сорваны, денежныя кассы выброшены на дворъ и взломаны, бумаги изорваны въ мелкіе клочки. Нетронутыми остались лишь одно бюро и одинъ подвалъ, на дверяхъ которыхъ не было никакого слѣда ударовъ, бюро и подвалъ, принадлежащій нѣмецкимъ желѣзнымъ дорогамъ Анатоліи. Проходя мимо двери, мы услыхали, что кто-то тихо позвалъ насъ: это былъ одинъ изъ шести армянъ. Я вспомнилъ, что дѣйствительно, наканунѣ, я вывелъ съ собой лишь четырехъ. Два другіе исчезли. Одинъ изъ нихъ, секретарь нѣмецкой компаніи, заперся въ бюро; онъ сказалъ намъ, что и другой долженъ быть гдѣ-нибудь въ подвалѣ, гдѣ мы въ самомъ дѣлѣ и нашли его сидѣвшимъ на корточкахъ въ боченкѣ изъ-подъ масла. Они слышали весь грабежъ. Передъ ихъ дверями стоялъ полицейскій, громко предупреждая рабочихъ и отгоняя ихъ отъ этой европейской собственности...

«Возвращаясь съ Большого моста, я видѣлъ, что все еще убивали, но армянъ почти уже не было больше: это орали и колотили банды въ ханахъ и переулкахъ Галаты. Носильщики стаскивали трупы за ноги и кидали ихъ въ Босфоръ, и теченіе тотчасъ же уносило ихъ въ Мраморное море. Другіе же сбрасывали мертвыхъ и раненыхъ въ маленькія телѣжки и опрастывали ихъ на кладбищѣ Шишли. И на всемъ протяженіи своего пути телѣжки эти, съ которыхъ свѣшивались болтающіяся руки и окрававленныя головы, поливали кровью большую улицу Перы. Ручей въ улицѣ Мальтійцевъ былъ изъ настоящей крови, по причинѣ стоящихъ близъ него трехъ армянскихъ лавокъ, въ которыхъ, по разсказамъ сосѣдей, было убито двадцать человѣкъ.

«Одинъ албанецъ изъ Загари свелъ меня въ домъ, стоящій по сосѣдству съ банкомъ, откуда видно было Галату и ея дома, пользующіеся плохой репутаціей. Женщины въ пеньюарахъ или въ рубашкахъ стояли на крышахъ вмѣстѣ съ солдатами и съ офицерами. И если кто-нибудь изъ армянъ пробовалъ скрыться черезъ террасы, эти женщины съ крикомъ указывали ихъ солдатамъ, и солдаты стрѣляли. Когда же армянинъ падалъ, онѣ цѣловали солдатъ и тутъ же, подъ открытымъ небомъ вознаграждали ихъ. На крышѣ банка были и европейцы: вотъ ихъ имена, ты можешь y нихъ спросить (Европейцы эти, изъ которыхъ одинъ былъ нѣмецъ, a другой французъ, подтвердили мнѣ этотъ разсказъ.)

«Въ четвергъ вечеромъ я хотѣлъ, было, вернуться домой въ Скутари. Но мои друзья изъ квартала Татавала боялись за свою жизнь, потому что наканунѣ они защищали армянъ. Они упросили меня остаться и на другой день свезти ихъ на острова Принцевъ. Итакъ, въ пятницу утромъ мы подъѣхали къ Боль-

[стр. 92]

шому мосту. У входа все еще стояли убійцы, a съ ними солдаты и полицейскіе. Но имъ уже не оставалось больше дѣла: они нагло осматривали всѣхъ отъѣзжающихъ. Мы сѣли на пароходъ, отправляющійся къ островамъ. На палубѣ сидѣло нѣсколько турецкихъ семей, по обыкновенію отправлявшихся провести пятницу въ Grand-Hôtel de Prinkipo.

«Сюда пришла также группа молодыхъ людей, разговаривавшихъ по-французски. Нѣкоторые изъ нихъ были въ мундирахъ съ золотыми аксельбантами, другіе были одѣты по послѣдней парижской модѣ, съ бутоньерками и въ перчаткахъ. Пароходъ отошелъ отъ пристани и сталъ повертывать. Спускаясь въ залу, эта прекрасная молодежь увидала подъ лѣстницей молодого парня; онъ былъ въ фуражкѣ, въ синей блузѣ и панталонахъ. Это былъ армянинъ, помощникъ механика компаніи. Они втащили его на палубу и принудили матросовъ вернуться назадъ. На пристани они призвали отрядъ сападжи и заставили убить его. Потомъ трупъ бросили въ воду, вычистили пристань, и пароходъ отплылъ снова.

«Въ Принкипо обошлось безъ убійствъ. Европейцы, бывшіе въ большомъ количествѣ въ Grand-Hôtel, защитили армянъ. Курды, работавшіе при насыпкѣ земли и въ садахъ, дали обѣщаніе своему хозяину, французу, по фамиліи Валори, что они никого не тронутъ. Но въ пятницу утромъ, день отдыха y мусульманъ, они пришли къ нему и попросили денегъ и оружія, говоря: «Мы сегодня не работаемъ, a потому отпусти насъ въ Стамбулъ, тамъ повелитель позволилъ убивать армянъ». Они уѣхали съ тѣмъ самымъ пароходомъ, на которомъ мы пріѣхали. Они вернулись на другой же день, повидимому, съ деньгами и съ цѣнными вещами. Тѣмъ не менѣе они были недовольны. Имъ казалось, что султанъ сошелъ съ ума: утромъ позволяетъ, a вечеромъ запрещаетъ; не успѣешь пріѣхать, a онъ ужъ и передумалъ. И въ самомъ дѣлѣ, убійства рѣзко оборвались въ пятницу вечеромъ, a въ субботу утромъ полиція уже задерживала и обезоруживала сопаджи, которые впрочемъ не оказывали ни малѣйшаго сопротивленія и тотчасъ же выпускались на свободу.

«Вотъ то, что я видѣлъ. По возвращеніи моемъ домой, мнѣ разсказали, что въ Скутари не рѣзали: этого не допустилъ одинъ священникъ изъ мечети Искелесси-Джама. Въ Кади-Кёй помѣшалъ убійствамъ Фуадъ-паша, тотъ самый, котораго прозвали сумасброднымъ Фуадомъ, Фуадомъ безумнымъ. Ему былъ полный разсчетъ допустить рѣзню, потому что при своей маніи къ постройкамъ и послѣ возведенія своего конака (дворца), который онъ каждый годъ перестраиваетъ сызнова, онъ былъ кругомъ въ долгу y армянъ. Но онъ громко говорилъ, что хотѣлъ этимъ выказатъ свое нерасположеніе къ султану. Какъ и всѣ придворные, онъ живетъ вынужденными доходами отъ двора или концессіями и финансовыми дѣлами, которыя онъ обхлопатываетъ иностраннымъ капиталистамъ. Годъ тому назадъ султанъ ограничилъ его маленькимъ жалованьемъ. Фуадъ-паша спасалъ армянъ, чтобъ отомстить своему господину. Верхомъ на лошади онъ носился по улицамъ, жестикулировалъ и кричалъ,—онъ эксцентриченъ и немного не въ своемъ умѣ; но это только прибавляетъ ему популярности; онъ кричалъ, что не позволитъ дотронуться ни до одного волоса на головѣ христіанъ, и уводилъ армянъ въ свой конакъ... его арестовали, но судить его не посмѣютъ, онъ

[стр. 93]

слишкомъ популяренъ въ арміи... Также и въ Кумъ-Капу, который по преимуществу армянскій кварталъ и гдѣ находится Патріаршій Престолъ, не было убійствъ: оттуда выгналъ банды одинъ командиръ по имени Хаханъ-ага».

* * *

Таковъ разсказъ безпристрастнаго свидѣтеля, за искренность котораго я ручаюсь, и показанія котораго постарался провѣрить: если когда-нибудь наше правительство соблаговолитъ ознакомить общество съ донесеніями нашего посольства, всѣ увидятъ, что въ нихъ описываются тѣ же самые факты. Итакъ, о константинопольскихъ убійствахъ не слѣдуетъ думать какъ о взрывѣ фанатизма. Что касается его, то слѣдуетъ даже отмѣтить капитальную разницу мѳжду двумя избіеніями, которыя на разстояніи одного года заливали кровью улицы города. Въ первый разъ, въ октябрѣ 1895 г., софты (студенты богословія) и люди изъ медрессе (семинарій) принимали участіе въ стамбульскихъ стычкахъ. Въ 1896 же году, по завѣренію нѣкоторыхъ, они были заперты по мечетямъ и находились подъ наблюденіемъ полиціи: теперь султанъ не довѣряетъ имъ и боится, какъ бы, очутившись разъ на свободѣ, они не двинулись противъ дворца. Я слышалъ также, что будто бы на приглашенія агентовъ султана они отказали въ своемъ содѣйствіи, думая, что послѣ первыхъ предложеній цѣну надбавятъ, и разсчитывая вынудить лучшее вознагражденіе: поистинѣ это было бы стачкой софтъ. Возможно, что къ этому случаю оба объясненія примѣнимы. Но это достовѣрный фактъ, что въ 1895 году они работали, a въ 1896 году воздержались. He менѣе достовѣрно и то, что сотни армянъ были спасены людьми изъ мечетей.

Съ другой стороны, въ этихъ убійствахъ не было никакого народнаго движенія. Все было приготовлено заблаговременно: убійцы, дубины, шпіоны и телѣжки. Все двинулось, и все остановилось по первому знаку. Всѣ повиновались паролю: «Господинъ позволилъ убивать армянъ»; на шесть или на семь тысячъ жертвъ (это — минимальная цифра, потому что на одномъ Шишлійскомъ кладбищѣ, совсѣмъ рядомъ съ Перой, гдѣ посольства наблюдали погребеніе труповъ, количество убитыхъ было опредѣлено врачами болѣе чѣмъ въ три тысячи человѣкъ; но вѣдь кромѣ того были и другія погребенія—въ Кассимъ-пашѣ, въ Касъ-Кёй, a еще большее число армянъ отправились по дорогѣ черезъ Мраморное море), — итакъ, на шесть или на семь тысячъ жертвъ выдалось едва ли тридцать или сорокъ случаевъ, гдѣ ошибка стоила жизни грекамъ, туркамъ или европейцамъ, которые съ виду слишкомъ напоминали армянъ.