| Внимание!
Предлагаемый ниже текст написан в дореволюционной орфографии. Если
текст не отображается корректно, см. Просмотр
русских текстов в старой орфографии.
БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМЪ ВЪ ТУРЦИИ АРМЯНАМЪ
  
ОТДѢЛЪ I.
[стр. 474]
Малый Араратъ.
Древне-армянская литература.
Эскизъ Аршаka Чобаніанъ 1).
I.
То, что осталось отъ древней литературы армянъ, не въ состояніи служить отраженіемъ духовной жизни этого народа. Это — литература, по преимуществу, церковная. Она не обладаетъ ни разнообразіемъ и совершенствомъ греческой литературы, ни чрезмѣрнымъ и чувственнымъ великолѣпіемъ
нѣкоторыхъ восточныхъ литературъ. Она сурова и однообразна.
----------------------
1) См. его публичную лекцію: „L'Arménie. Son Histoire, sa Littérature, son rôle en Orient". Paris, 1897, pp. 22 — 61.
Лекція была прочитана г. Чобаніаномъ 9-го марта 1897 г. въ Парижѣ, въ засѣданіи Географическаго Общества.—Предсѣдатель академикъ Анатоль Франсъ по окончаніи лекціи, поблагодаривъ лектора, сказалъ:
„Мы должны признать, что этотъ народъ умный и храбрый, стремящійся къ усвоенію высщихъ идей цивилизованнаго запада, столько же своимъ геніемъ, сколько и своими безпримѣрными несчастіями, стяжалъ право на сочувствіе народовъ, давшихъ начало идеямъ справедливости и свободы... Кровь мучениковъ не напрасно вопила. Сила на ихъ сторонѣ,—сила, хотя и разсѣянная, но могущественная: сочувствіе благородныхъ сердецъ и возвышенныхъ умовъ. Скажемъ одно: день, въ который Франція, черезчуръ строго наказанная за свои ошибки, перестала пользоваться кредитомъ въ совѣтахъ Европы; былъ печаленъ для интересовъ справедливости и гуманности".
Въ началѣ лекціи авторъ указываетъ, что смуты, царствовавшія въ Арменіи, издавна побуждали талантливыхъ армянъ искать счастія на сторонѣ, въ Европѣ, гдѣ они
Ред.
[стр. 475]
Эта скудость, эта однообразность объясняются многими причинами. Прежде всего эта литература лишена своей наиболѣе оригинальной части: древняя, языческая и эпическая поэзія почти совершенно пропала. Господство христіанства подавило въ душѣ народа тѣ поэтическія творенія, въ которыхъ армянскі барды воспѣвали древнія, миѳологическія и героическія преданія. Св. Григорій Просвѣтитель, благодаря которому христіанство восторжествовало въ Арменіи, разрушилъ не только языческіе храмы, но также уничтожилъ, по преданію, и тѣ поэтическія произведенія, въ которыхъ прославлялись боги и герои языческой Арменіи. Армянскіе историки передаютъ, что народъ, несмотря на окончательное принятіе христіанства, все еще любилъ — до самого конца XII вѣка — распѣвать эти древнія эпическія произведенія. Но этотъ самый фактъ они приводили единственно съ цѣлью порицанія народа; они даже не считали достойнымъ сохранить въ своихъ сочиненіяхъ, хотя бы ради курьеза, эти драгоцѣнные остатки древне-армянской мысли. Однако, какъ ни малочисленны эти переданные y историковъ отрывки, они все-таки достаточны, чтобы вѣрить въ существованіе въ языческой Арменіи полной жизни, свѣтлой и гордой поэзіи. Это, конечно, не ученая поэзія съ философскими тенденціями, разнообразная въ своихъ формахъ; это — народныя поэтическія творенія, сложенныя рапсодами, которыя распѣвались на царскихъ пиршествахъ, во время большихъ погребальныхъ церемоній, во время вѣнчальныхъ обрядовъ и въ дни религіозныхъ празднествъ. Это — мужественная поэзія съ могучими образами. Въ одномъ изъ этихъ наиболѣе важныхъ отрывковъ мы находимъ образчикъ миѳической поэзіи; въ немъ воспѣвается чудесное рожденіе царя-бога Вахагна (Vahagn), въ которомъ олицетворялось мужество и который представлялъ собою солнце:
"Въ мукахъ рожденья находилось небо и земля;
"Въ мукахъ рожденья лежало и пурпуровое море;
"Mope разрѣшилось красненькимъ тростникомъ;
"Изъ горлышка тростника выходилъ дымъ;
"Изъ горлышка тростника выходило пламя;
"Изъ пламени выбѣгалъ юноша,
"У него были огонь-волосы,
"Борода была изъ пламени,
"А очи словно два солнышка“ 1).
Другой отрывокъ, полный наивной и дикой прелести, рисуетъ предъ нами эпизодъ, галантнаго характера, изъ жизни царя Арташеса II, похитившаго дочь царя Алановъ:
"Мужественный царь Арташесъ сѣлъ на красиваго вороного коня;
"И вынулъ арканъ изъ красной кожи съ золотымъ кольцомъ,
подвизались съ успѣхомъ на поприщѣ искусствъ, государственной и военной службы и не разъ занимали византійскій престолъ. При Юліанѣ Отступникѣ въ Римѣ славился ораторъ армянинъ Проэрезіасъ, которому вѣчный городъ воздвигъ памятникъ съ столь лестною надписью: Regina rerum Roma régi eloquentiae (стр. 19).— Изъ армянъ на византійскомъ престолѣ было болѣе десяти императоровъ, въ томъ числѣ знаменитый Іоаннъ Цимисхій (см. Энциклопедическій Словарь Врокгауза), изъ полководцевъ наиболѣе извѣстенъ Нарзесъ, современникъ Велизарія, экзархъ Италійскій (см. тамъ же).
----------------------------
1) См. Моисея Хоренскаго Исторія Арменіи, кн. I, гл. XXXI. Стихи эти приводимъ въ переводѣ проф. Н. О. Эмина, переводчика Хоренскаго. (Прим. переводчика.)
[стр. 476]
"И пролетѣлъ быстрокрылымъ орломъ черезъ рѣку;
"И бросилъ арканъ изъ красной кожи съ золотымъ кольцомъ,
"И обхватилъ станъ царственной дѣвы Алановъ,
"И причинилъ сильную боль стану нѣжной царственной дѣвы,
"Быстро увлекая ее въ свой лагерь“ 1).
Третій отрывокъ звучитъ меланхолично и болѣе человѣчно: добрый царь Арташесъ, подъ конецъ своей жизни, съ грустью вспоминаетъ о лучезарномъ утрѣ новаго года (Навасардъ), который древніе армяне праздновали въ началѣ весны:
"Кто бы далъ мнѣ (видѣть) дымъ (подымающійся) изъ трубъ,
"И утро Навасарда!
"Видѣть бѣгъ оленей
"И скаканье ланей!
"Мы трубили въ трубы и били въ барабанъ,
"Какъ то подобаетъ (собс. законно) царямъ“ 2).
Подобныя поэтическія произведенія должны были быть многочисленны. Армянинъ по своему темпераменту склоненъ къ лиризму. Онъ всегда глубоко любилъ поэзію, которая составляла существенный элементъ его общественной и частной жизни.
Народъ постоянно имѣлъ своихъ пѣвцовъ и плакальщицъ; при царскомъ дворѣ поэты пользовались любовью и почетомъ. Царямъ доставляло удовольствіе, чтобы ихъ имя находило безсмертіе въ стихахъ пѣвцовъ. Находились даже царскіе сыновья, которые со всею страстью и не безъ таланта культивировали поэзію; сынъ Тиграна Великаго — Артаваздъ I, который былъ взятъ въ плѣнъ Антоніемъ и приведенъ въ Римъ, нанисалъ по-гречески нѣсколько трагедий, которыя ставили на сценѣ съ большимъ успѣхомъ до временъ Плутарха, который намъ и сообщаетъ о нихъ; также Вруйръ, сынъ царя Арташеса II, оставилъ въ исторіи имя мецената и превосходнаго поэта. Даже между царями христіанской Арменіи являлись покровители изящной словесности, какъ, напримѣръ, Врамшапухъ, и такіе принцы, любители поэзіи, какъ Саакъ Багратуни, Ваханъ Аматуни и Григорій Магистросъ, человѣкъ огромной эрудиціи; послѣдній, кромѣ того, былъ переводчикомъ и нѣкоторыхъ твореній философа Платона. Языческія поэмы, помимо многочисленности, должны были быть и разнообразны по своему содержанію. Онѣ рисовали обычаи народа, воспѣвали его любовь, горе и главные подвиги; въ драматическихъ сценахъ, въ хороводныхъ пѣсняхъ, въ религіозныхъ гимнахъ, въ торжественныхъ поэмахъ или въ причитаніяхъ прославлялась жизнь царей и героевъ, и разсказывалась чудесная исторія, сотканная изъ національныхъ преданій.
Если христіанскіе исторіографы Арменіи приводятъ слишкомъ мало стиховъ изъ этихъ древнихъ былинъ, то y нихъ все же находимъ нѣкоторыя изъ легендъ и преданій, которыя послужили темами для самихъ поэтическихъ твореній. Но, они ихъ передаютъ въ сокращеніи и, притомъ, крайне небрежно и
------------------------
1) М. Хор. кн. II, гл. I. (Прим. переводчика.)
2) Изъ 44-го письма Григорія Магистроса по рукописи проф. Эмина. (См. его переводъ Исторіи М. Хоренскаго, стр. 300). Переводъ сдѣланъ нами съ подлинника; во фран. переводѣ г. Чобаніана недостаетъ послѣдняго стиха. (Прим. переводчика.)
[стр. 477]
нерѣдко въ искаженномъ видѣ. Однако и подобная милость оказывается языческой поэзіи только въ томъ случаѣ, если они разсчитываютъ извлечь изъ нея какой-нибудь матеріалъ для очерка древне-армянской жизни. Даже Моисей Хоренскій, который болѣе, чѣмъ кто-либо, собралъ отрывки этихъ поэмъ и легенды, и тотъ приводитъ ихъ въ безпорядкѣ, безъ комментарія. И это, поистинѣ, печально, ибо при томъ поэтическомъ вдохновеніи, которымъ обладалъ Моисей Хоренскій, онъ могъ — и это было желаніемъ князя Багратуни, который поручилъ ему написать исторію древнихъ героевъ Арменіи,— составить нѣчто въ родѣ армянской Шах-Наме изъ народныхъ преданій, легендъ, съ отрывками изъ поэмъ и изъ свѣдѣній, почерпнутыхъ y иностранныхъ историковъ.
Потеря этой древне-армянской поэзіи тѣмъ болѣе достойна сожалѣнія, что она должна была представить любопытную смѣсь азіатскаго духа съ западнымъ геніемъ. Арменія, находясь между Азіей и Европой, будучи подчинена владычеству всѣхъ великихъ древнихъ расъ Азіи и вліянію различныхъ цивилизацій и, въ то же время, уже съ древнихъ поръ находясь въ соприкосновеніи съ эллиннскимъ духомъ, усвоила себѣ многія изъ миѳологическихъ и эстетическихъ ученій. Всѣ эти расы, всѣ эти цивилизаціи, всѣ эти столь разнообразные міры оставили свой слѣдъ на плодотворной почвѣ Арменіи. Отсюда произошло странное и оригинальное смѣшеніе. При помощи обломковъ древнихъ легендъ и свѣдѣній, оставшихся отъ этой сложной миѳологіи, мы можемъ въ настоящее время возстановить, до извѣстной степени, этотъ космополитическій храмъ армянскихъ миѳовъ. Въ этомъ храмѣ фигурировали всѣ боги. Въ немъ находимъ таинственныя и колоссальныя божества: ассирійскія, халдейскія, фригійскія и персидскія, съ настоящимъ профилемъ боговъ Греціи и Рима; эти божества расположены вокругъ умилительныхъ статуй настоящихъ армянскихъ божествъ. Бокъ-о-бокъ съ Аммономъ мы видимъ Аполлона, по сосѣдству съ Аѳиною Палладою — Тарату, на ряду съ Беломъ — Гефеста, Гераклъ и Зевсъ братаются съ Баршамомъ и Набогомъ. Среди этого собранія божествъ всѣхъ расъ выдѣляются нѣкоторые армянскіе боги, которые хотя и образованы изъ элементовъ, идущихъ изъ чужихъ странъ, однако всѣ носятъ своеобразный отпечатокъ армянскаго духа. Это — боги чуждые суроваго варварства, безъ непомѣрнаго и мрачнаго величія боговъ Азіи, безъ чувственной и блестящей красоты боговъ Греціи; это — боги-работники, скромные и добрые: Арамаздъ, отецъ боговъ, «мудрый», «мужественный»; Анахитъ, богиня-мать, «мать золота», богиня труда и скромности, раздательница богатствъ, божество, пользовавшееся наибольшимъ почетомъ и любовью среди армянъ; Астхикъ, богиня красоты и ея возлюбленный — герой Вахагнъ, богъ мощи, котораго произвели небо и земля, который поразилъ драконовъ и который, унося солому, похищенную въ небесномъ чертогѣ бога Баршама, разсыпалъ нѣкоторую часть ея по небу, вслѣдствіе чего и образовался, пo народному преданію, млечный путь; Михръ, сынъ Арамазда, богъ огня, свѣта, богъ, надѣлявшій добрыми, честными, сердечными чувствами; Нанэ, богиня материнства, семьи, чудное и доблестное божество, являвшееся символомъ армянской женщины; Аманоръ, богъ новаго года, a также и гостепріимства; наконецъ, Сандараметъ, супруга Арамазда, богиня нѣдръ земли. Затѣмъ слѣдуютъ полубоги и легендарные герои: Гайкъ, родоначальникъ армянъ, убійца тирана Бела; Арамъ, побѣдитель
[стр. 478]
жестокаго царя Нюкара, взявшій его въ плѣнъ и собственноручно пригвоздившій къ вершинѣ Армавирской башни; Ара, предпочевшій лишиться престола и жизни, чѣмъ сдѣлаться супругомъ порочной Семирамиды; Тигранъ І-й, лишивший жизни тирана Аждахака; Арташесъ І-й, дивный завоеватель, подчинившій себѣ цѣлый міръ, котораго воины были столь многочисленны, что отъ брошенныхъ ими въ равнину камней образовывалась цѣлая гора и отъ пущенныхъ стрѣлъ затемнялся солнечный свѣтъ; Аргаваздъ, вспыльчивый царевичъ, одержимый демонами, который, будучи проклятъ своимъ отцомъ, упалъ въ пропасть, разъѣзжая на конѣ по горѣ Масису (Арарату), и который остается на днѣ бездны прикованнымъ къ скаламъ, въ ожиданіи дня, когда онъ выйдетъ, чтобы разрушить міръ; наконецъ, исполинъ Торкъ, «мужъ съ крупными чертами лица, высокій, неуклюжій, курносый со впалыми глазами, дикимъ взглядомъ... котораго, по страшному его безобразію назвали Ангехіа (т.-е. безобразный), исполинъ ростомъ и силою» 1); этотъ Торкъ ломалъ скалы при помощи однѣхъ только рукъ и чертилъ на камнѣ изображенія орловъ своими ногтями. Однажды этотъ восточный Полифемъ потопилъ въ Понтѣ множество кораблей, вызвавъ въ немъ волненіе брошенными огромными скалами съ высокаго холма.
Это странное смѣшеніе столь разнообразныхъ мыслей и формъ, конечно, дало жизнь богатой и разнообразной поэзіи, въ которой чрезмѣрное и необузданное воображеніе Востока должно было быть смягчено гармоничнымъ духомъ арійцевъ Запада. Отрывки этихъ поэмъ, написанные въ сжатой формѣ, изложенные благороднымъ языкомъ, безъ напыщенности, и въ высшей степени образные по своему содержанію, могутъ служить уже доказательствомъ этому. Болѣе важное свидѣтельство этого обширнаго единенія двухъ направленій находится въ остаткахъ армянской архитектуры. Время, христіанство и нашествія варваровъ почти совершенно уничтожили древнюю архитектуру языческой Арменіи, столь богатую по сообщенію историковъ, великолѣпными дворцами и храмами, и представлявшую, должно быть, смѣсь стилей эллинскаго съ ассирійскимъ и персидскимъ. Но то же явленіе мы встрѣчаемъ въ знаменитыхъ развалинахъ архитектуры христіанской Арменіи. Церкви города Ани, многіе монастыри и церкви Арменіи и нѣкоторыя древнія церкви Польши, построенныя по планамъ армянскихъ архитекторовъ, обнаруживаютъ особый стиль, представляющій смѣсь архитектуры аравитянъ съ архитектурою византійской. Живымъ доказательствомъ этой гипотезы можетъ служить нарѣчіе самого народа, древне-армянскій языкъ, богатый, сложный, пышный, способный выражать тончайшіе оттѣнки синтаксиса, въ то же время по своей мягкости приближающійся къ прозрачной прелести греческаго и достигающій ясности французской рѣчи.
II.
Но вотъ водворяется христіанство и разрушаетъ этотъ древній и чудный музей. Оно преобразуетъ геній народа, оно вкладываетъ въ него новую душу.
--------------------------
1) См. Ист. Арм. М. Хор. кн. II, гл. VIII. (Прим. преводчика.)
[стр. 479]
Духовенство становится во главѣ народа, направляетъ его, властвуетъ надъ нимъ, заключаетъ его душу и разумъ въ новыя рамки. Такъ какъ водвореніе христіанской церкви въ Арменіи сопровождалось мощнымъ и рѣшительнымъ движеніемъ цивилизаціи, то для церкви тѣмъ легче возможно было совершить эту метаморфозу. Народъ армянскій до этого времени жилъ болѣе инстинктивною жизнью; онъ сражался, онъ мечталъ, онъ пѣлъ, не имѣя какого-либо опредѣленнаго образца, среди полной свободы. Церковь ввела культуру, усовершенствовала армянскій алфавитъ и положила начало письменной литературы.
Это случилось въ IV столѣтіи. Христіанская церковь торжествовала повсюду и ея литература царила во всемъ мірѣ. Первые армянскіе апостолы христіанства, которые въ то же самое время были первыми иниціаторами новой цивилизаціи, получили свое образованіе въ Византіи, Римѣ, Аѳинахъ или Александріи; они были вскормлены на библейской и патристической литературахъ; они перевели на армянскій языкъ Священное Писаніе и творенія св. Отцовъ, a самостоятельныя произведенія, вышедшія изъ-подъ ихъ пера, носили тотъ же церковный характеръ. Святой Григорій Просвѣтитель оставилъ проповѣди и духовныя размышленія; Езникъ написалъ Опроверженіе языческихъ ученій грековь и персовъ; Давидъ Непобѣдимый изучалъ литературу и философію языческой Греціи съ тою цѣлью, чтобы показать ихъ тщетность предъ свѣтомъ Евангельскаго ученія; Агаѳангелъ описалъ жизнь Просвѣтителя Арменіи и перваго царя-христіанина Арменіи —Тиридата. Корюнъ начерталъ жизнь св. Саака и св. Месропа, двухъ знаменитыхъ отцовъ армянской церкви и армянской письменности. Фаустъ Византійскій изложилъ исторію борьбы Арменіи съ персидскими царями Сасанидской династіи и нарисовалъ величественную христіанскую фигуру каѳоликоса Нерсеса Великаго, основателя школъ, монастырей и пріютовъ, великодушнаго патріота поэта и оратора, на ряду съ которой представилъ также и портретъ Аршака II, страннаго царя, язычника и, въ значительной степени, азіата. Другіе авторы сложили церковныя пѣснопѣнія, молитвы и составили житія святыхъ. Даже тѣ, которые имѣли намѣреніе только разсказать политическія событія страны, не могли удержаться, чтобы не присоединить къ своему разсказу религіозныя разсужденія. Подъ перомъ этихъ церковныхъ писателей историческія событія разсматривались съ точки зрѣнія христіанской церкви; холодная и безпристрастная критика отсутствовала. Все связывалось съ Богомъ... Армянскій народъ смотрѣлъ на церковь какъ на душу своего отечества, какъ на живое олицетвореніе своей индивидуалъности. Его духъ принялъ меланхолическое направленіе среди этого мистическаго мрака, потерявъ въ немъ интеллектуальную независимость. Но, съ другой стороны, этотъ же духъ народа пріобрѣлъ иную мощную силу, болѣзненную силу, почерпнутую въ вѣрѣ, силу исповѣдника, мученика. И когда династія Аршакидовъ пала и Арменія потеряла политическую независимость, народъ ухватился за церковь. Онъ принялъ на себя политическое иго Персіи, но когда Язгертъ, царь Сасанидской династіи, хотѣлъ принудить его принять религію Зороастра, онъ поднялъ знамя возстанія. Это была достойная удивленія эпопея, тянувшаяся въ жизни народа цѣлую четверть вѣка. Разоренная, порабощенная, владѣя незначительными си-
[стр. 480]
лами, Арменія имѣла, однако, мужество, чтобы отчаяннымъ образомъ сопротивляться грозному могуществу персидскихъ войскъ. Варданъ Мамиконьянъ и его 1.036 соратниковъ выступили на защиту національной церкви противъ персовъ; они пали, подавленные численностью своихъ враговъ; но, пролитая ими кровь спасла церковь. Примѣръ первыхъ мучениковъ распространился въ цѣломъ народѣ; послѣдовала глухая, упорная борьба. Персія, утомленная воздвигнутыми ею же преслѣдованіями, рѣшила дозволить армянамъ почитать своего Бога. Это была нравственная побѣда, одержанная слабымъ надъ сильнымъ; армяне это поняли и стали разсматривать подвигъ Вардана и его сподвижниковъ, какъ наилучшую страницу своей исторіи. Священный бой, въ которомъ палъ Варданъ, сталъ великимъ національнымъ преданіемъ. Историкъ Егише, современникъ и свидѣтель этихъ событій, составилъ описаніе этой борьбы, которое обезсмертило личность св. героя-мученика.
Съ тѣхъ поръ церковь, народъ и литература сомкнулись еще болѣе. Народъ нашелъ въ церкви утѣшеніе своимъ печалямъ, поддержку и убѣжище,гдѣ его личность могла найти прикрытіе и охрану.
Литература, которая подготовила это единеніе церкви съ народомъ, сдѣлалась съ тѣхъ поръ пламеннымъ и энергичнымъ выраженіемъ этого единенія. Она всегда оставалась въ рукахъ людей церкви и складывалась безпрерывно изъ мистическихъ поэмъ, богословскихъ размышленій и хроникъ съ религіозною тенденціей.
Но не одно подавляющее вліяніе церкви тормозило интеллектуальное развитіе народа; этому способствовала также и другая болѣе могучая причина, a именно постоянное терзаніе народа тѣми народами-побѣдителями, которые послѣдовательно разоряли Арменію. Она представляла собою открытую дорогу для всѣхъ нашествій; она вынесла самыя ужасныя мученія, она испытала самыя тяжкія ига. Испытанія были суровы и судьба народа каждый разъ висѣла на волоскѣ. Литература уже представляла собою сплошное псалмопѣніе. Единственное нововведеніе заключалось въ томъ, что историческая литература, вмѣсто того, чтобы сообщать о знаменитыхъ событіяхъ и воспѣвать храбрыхъ царей прежняго времени, все болѣе и болѣе становилась продолжительнымъ плачемъ о бѣдствіяхъ терзаемой матери-родины, рисовала трагическія картины убійствъ и грабежей или прославляла память героевъ, пролившихъ кровь въ защиту національной церкви. Вслѣдствіе гнета политическихъ заботъ и недостатка средствъ и времени для обученія и продолжительныхъ занятій писатели утратили чистоту языка, благородство стиля — качества, характеризовавшія писателей V вѣка. Послѣ второго расцвѣта литературы въ X ст., въ эпоху династіи Багратидовъ, и третьяго «возрожденія» во время Рубенидовъ языкъ пришелъ въ окончательный упадокъ, литература приняла характеръ безформенной напыщенности, a такъ какъ политическая жизнь съ паденіемъ армянскаго царства въ ХІV в. совершенно прекратилась, то стала умирать и интеллектуальная жизнь; этоть процессъ продолжался до пробужденія, совершившагося въ настоящемъ столѣтіи.
Разсматриваемая въ цѣломъ, эта христіанская литература Арменіи, несмотря на свое однообразіе, несмотря на то, что ей часто недостаетъ художественности, представляетъ все-таки нѣкоторую мрачную и оригинальную прелесть.
[стр. 481]
Она отличается большимъ и прочнымъ единствомъ духа; она покоится на мощномъ сознаніи и служитъ выраженіемъ горести народа, которому пришлось вынести, быть можетъ, болѣе чѣмъ какому-либо другому; съ этой точки зрѣнія она становится величественною въ своей печали и окровавленныхъ лохмотьяхъ.
Литература христіанской Арменіи проста, чиста, серьезна. Она лишена всякихъ свѣтскихъ украшеній, всякихъ соблазновъ вымысла, всякаго искусственнаго кокетства. Она является совершенно обнаженною въ своей вышитой золотомъ церковной мантіи, обагренной кровью. Ея отличительный признакъ: единство формы съ единствомъ духа...
Въ ней отсутствуютъ романъ, эпопея, драма. Армянская литература — это сплошной гимнъ. Ея эпопея — это исторія священной борьбы, житія святыхъ и отцовъ церкви, разсказы о великомученикахъ. Ея романъ — это библія, a мѣсто драмы заняли величественные церковные обряды. Европейскіе путешественники, которые имѣли случай присутствовать при этихъ церковныхъ обрядахъ, были поражены ихъ величественнымъ характеромъ и ихъ трагическимъ величіемъ. Аббатъ Villefroy, одинъ изъ первыхъ европейскихъ писателей, которые занялись изученіемъ христіанской Арменіи, писалъ въ началѣ прошлаго столѣтія: «Нѣтъ ничего болѣе краснорѣчиваго и болѣе трогательнаго, чѣмъ молитвы, и болѣе величественнаго, чѣмъ обряды армянской церкви». Армяне, не имѣвшіе никогда оригинальнаго театра, обнаруживаютъ глубокое драматическое чувство въ религіозныхъ обрядахъ, которые напоминаютъ театръ древней Греціи. Литургія — это цѣлая трагедія. Священнодѣйствующій съ непокрытою головою, босыми ногами, протянутыми руками, покрытый блистающею мантіей, стоитъ предъ освѣщеннымъ алтаремъ, украшеннымъ золотомъ и цвѣтами, и представляетъ, въ глазахъ колѣнопреклоненной толпы молящихся, стремленіе страждущаго человѣчества къ источнику справедливости и красоты 1). Драма измѣняется сообразно съ днями. Въ великій четвергъ вся церковь покрывается бѣлымъ, a въ великую пятницу она облачается въ трауръ: огромная черная занавѣсь закрываетъ алтарь. Въ ночь великаго четверга церковь гаситъ всѣ свѣчи, чтобы среди мрака пѣть печальные гимны. Въ Вербное воскресенье вечеромъ церковь символично изображаетъ страшный судъ: епископъ, преклонивъ колѣна, молится y затянутой завѣсы о дозволеніи быть допущеннымъ въ Рай. — И только иногда пережитки древняго язычества переплетаютъ простоту этой христіанской драмы. Въ день Преображенія, во время великой процессіи, разбрасываютъ народу розы и выпускаютъ голубей, согласно съ древнимъ обычаемъ праздника Анахиты, a наканунѣ праздника Введенія во храмъ зажигаютъ костеръ во дворѣ церкви, въ память огней Михра (Митра).
Далѣе, при всей своей ограниченности, эта церковная литература иногда возвышалась до степени наивысшихъ вдохновеній. Христіанству удалось лишить мысль народа ея языческаго направленія, но оно не могло вырвать y него его лирическую и склонную къ восхищенію душу. Произошло только измѣненіе те-
--------------------------
1) Лица, имѣвшія возможность видѣть разныя литургіи въ Римѣ, въ церкви св. Андрея Della Valle, единодушно признаютъ, говоритъ академикъ Лероа-Болье, что армянская литургія, какъ древнѣйшая, самая торжественная. (См. его Conference 9-го іюня 1896 г.— Les Arméniens et la question Arménienne, стр. 11).
[стр. 482]
мы. Древній пѣвецъ продолжалъ жить въ поэтѣ, слагавшемъ церковныя пѣснопѣнія. He только кое-что осталось отъ энтузіазма языческаго поэта, но также и отъ свѣтло-радостнаго настроенія, отъ лучезарной ясности миѳическихъ поэмъ. Блескъ пламеннаго лиризма освѣщаетъ мистическій мракъ этой христіанской поэзіи. Слова: солнце, свѣтъ, лучъ — всѣ эти мотивы древней «солярной» поэзіи часто отражаются въ этой религіозной поэзіи, служа къ возвеличенію христіанскаго Бога. Одинъ изъ этихъ церковныхъ поэтовъ въ восторженной строфѣ,— строфѣ, носящей почти языческій характеръ, несмотря на свои богословскія цѣли, взываетъ слѣдующимъ образомъ: «Свѣтъ, творецъ свѣта, первый свѣтъ, обитающій въ неприступномъ свѣтѣ, — Отецъ небесный, восхваляемый сонмомъ изъ свѣта созданныхъ духовъ: при восходѣ утренняго свѣта осіяй души наши мысленнымъ твоимъ свѣтомъ!» 1).
A вотъ канонъ на праздникъ Преображенія,— канонъ, поднимающійся яркимъ пламенемъ, подобно ведійскому гимну: «Сынъ единородный, лучъ отъ славы Отца! Ты, который невмѣстимый свѣтъ (божества) вмѣстилъ въ твоемъ тѣлѣ, нынѣ на Ѳаворѣ просіялъ славою... Огонь божественный! Ты, неприступный для огненныхъ (духовъ); Ты, свѣтъ небесный, нисшедшій къ намъ, бреннымъ — нынѣ на Ѳаворѣ просіялъ славою» 2). И эти блистающіе образы, эти слова радости и свѣта, находятся въ странномъ противорѣчіи съ мрачнымъ цѣлымъ этой литургіи, въ которой господствуетъ плачъ и въ которой значительное мѣсто занимаютъ гимны въ честь мучениковъ, молитвы за узниковъ, моленія за спасеніе души вмѣстѣ съ miserere и похоронными гимнами.
III.
На общемъ фонѣ этой литературы выдѣляются нѣсколько личностей, которыя обращаютъ на себя особое вниманіе въ силу ихъ лирической мощи и оригинальности ихъ темперамента: это — писатели, которые силою блеска своего генія, обнаружили скрытую мощь своего народа.
Первое имя, которое должно быть названо,— это имя Моисея Хоренскаго. Плохой историкъ, писатель съ неровнымъ стилемъ, онъ, тѣмъ не менѣе, является настоящимъ поэтомъ. Онъ сталъ нѣкоторымъ образомъ Гомеромъ для армянскаго народа. Хотя и очень неполно, но все-таки онъ одинъ повѣствовалъ о древнихъ герояхъ, за что народъ далъ ему прозваніе «Отца поэтовъ». Его стихъ мѣстами тяжелъ, разсказъ часто недостаточно обработанъ; но этотъ писатель получилъ образованіе въ Греціи, онъ читалъ Иліаду; онъ любитъ героевъ и почитаетъ доблесть; вотъ почему, несмотря на христіанскій фанатизмъ, который былъ не чуждъ и ему, онъ съ пламеннымъ энтузіазмомъ прославлялъ древнихъ царей, которымъ какъ бы извиняетъ ихъ язычество, принимая во вниманіе ихъ
----------------------
1) Изъ „шаракана", т.-е. богослужебнаго канона, воспѣваемаго въ часъ восхода солнца. Приводится въ переводѣ проф. Н. Эмина. См. его „Шараканы" М. 1879 г., р. 358.
2) Изъ канона на второй денъ Преображенія. Переводъ Эмина, см. „Шараканы", р. 271. (Прим. переводчика.)
[стр. 483]
храбрость и доблесть. Онъ превознесъ похвалами доблесть, онъ воспѣлъ подвиги силы, и въ тѣхъ главахъ, гдѣ онъ говоритъ о герояхъ или о большой битвѣ, въ немъ обнаруживается поэтъ: онъ расходится, онъ воодушевляется. Рисуя образъ царя Тиграна I, Моисей Хоренскій говоритъ: «И какой человѣкъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, любящій мужество и мудрость, не возрадуется при мысли о немъ и не пожелаетъ итти по слѣдамъ его? Ставъ главою мужей и показавъ мужество, онъ тѣмъ возвысилъ нашъ народъ и насъ, находившихся подъ игомъ другихъ, содѣлалъ налагающими ярмо на многихъ и заставляющими платить себѣ дань; умножилъ и золото и серебро, и драгоцѣнныя каменья, и разноцвѣтные, разнотканные наряды для мужчинъ и женщинъ.Въ этихъ нарядахъ безобразные являлись дивными, a прекрасные, по понятіямъ того времени, полубогами. Пѣхота очутилась на коняхъ, пращники всѣ безъ изъятія явились искусными стрѣлками, сѣкироносцы вооружены мечомъ и копьемъ; безоружные покрылись щитомъ и панцыремъ. Достаточно было одного вида этого воинства, собраннаго вмѣстѣ, закованнаго въ блещущія и сіяющія латы, чтобы обратить непріятеля въ бѣгство. Миротворецъ и архитектонъ, Тигранъ млекомъ и елеемъ питалъ всѣ возрасты (т.-е. людей всѣхъ возрастовъ). Много еще подобнаго совершилъ для нашей страны Тигранъ Ервандіанъ, Тигранъ бѣлокурый, съ завитыми волосами, красивоокій, румяный, статный, широкоплечій, быстроногій, красивоногій, умѣренный въ пищѣ и питьѣ, воздержный на пиршествахъ. О немъ древніе пѣвцы наши при звукахъ бамбирна 1) воспѣвали, «что онъ владѣлъ своими страстями, былъ краснорѣчивъ и целемудръ во всемъ полезномъ для человѣчества» 2).
Страницы, на которыхъ Моисей Хоренскій воспѣваетъ возстаніе Гайка, эпонима армянъ, противъ тирана Бела представляютъ настоящія эпопеи, равно какъ и тѣ, которыя описываютъ титаническое сраженіе, въ которомъ Гайкъ, «этотъ рослый, стройный, быстроокій, съ густыми кудрями, мощными руками, славившійся между исполинами храбростью (мужъ)»... «устремившисъ впередъ, приближается къ царю (Белу) и, крѣпко натянувъ широко-объемный свой лукъ, угодилъ трехкрылою стрѣлою въ грудную доску Бела: желѣзо пробилось насквозь между плечами и упало на землю. Такимъ образомъ гордый Титанидъ, пораженный, грохнувшись о земь, испускаетъ духъ. Полчище же, видя такой ужасный подвигъ мужества, обратилось въ бѣгство» 3). A вотъ страница, описывающая участіе царя Тиридата въ большой битвѣ съ Аланами: «Царь Тиридатъ, со всей Арменіею спустившись на равнину Гаргараци, встрѣчаетъ сѣверные народы войною. Когда оба войска столкнулись, царь разсѣкъ непріятельскіе полки, совершая исполинскіе подвиги. He могу описать быстроту его руки, отъ которой падали многіе, валяясь по землѣ: они прыгали по лицу земли, какъ рыбы, высыпанныя изъ невода искуснаго рыбака. Царь Басиловъ, при видѣ этого, приближается къ государю, и, вынувъ изъ-подъ конской сбруи арканъ, обвитый ремнемъ, обтянутый кожею, и мощною рукою бросивъ съ тылу, ловко попадаетъ въ
--------------------
1) Струнный армянскій національный инструментъ. (Прим. переводчика.)
2) М. Хор., Исторія Арменіи, кн. I, гл. 24. (Русскіи пер. Эмина). (Прим. переводчика.)
3) М. Хор , кн. I, глава X и XI, переводъ Эмина. (Прим. переводчика.)
[стр. 484]
лѣвое плечо и въ правую подмышку царя, который въ это время поднялъ было руку, чтобы нанести кому-то ударъ мечомъ. И была на Тиридатѣ броня, на которой и малѣйшаго слѣда не оставляли стрѣлы. И такъ какъ царь Басиловъ не могъ рукою даже сдвинуть исполина, то направилъ свои удары въ грудь его коня. Тиридатъ и не подумалъ тронуть своего коня бичомъ: быстро схватилъ лѣвою рукою арканъ, рванулъ его на себѣ съ необычайною силой, ловко угодилъ обоюдоострымъ мечомъ и разсѣкъ врага пополамъ и съ тѣмъ вмѣстѣ снесъ голову коню его» 1).
Эта любовь къ доблести усиливается y Моисея Хоренскаго трогательною нѣжностью къ своей странѣ, которую онъ любитъ и почитаетъ: «Сѣтую о тебѣ, земля армянская,— пишетъ онъ въ началѣ своего знаменитаго обращенія къ Арменіи, — сѣтую о тебѣ, страна благороднѣйшая изъ всѣхъ странъ сѣвера» 2). Его стиль еще болѣе становится яркимъ, когда онъ воспѣваетъ богатство Арменіи, разнообразіе и красоту ея мѣстоположеній, величавость ея горъ, свѣжесть долинъ. Страница, на которой онъ воспѣваетъ феерическую мѣстность Вана, который царица Семирамида избрала своей лѣтней резиденціей, — открывается описаніемъ дивнаго изобилія цвѣтущей равнины, залитой лучами восточнаго солнца 3).
Наконецъ, этотъ писатель, съ душою барда, нисколько не боялся бичевать, на одной замѣчательной страницѣ своего труда, низость, пороки и недостатки своихъ современниковъ. Онъ указалъ на послѣдовавшія послѣ былого величія и былой доблести — паденіе и испорченность своего времени, которыя и послужили причиною паденія династіи Аршакидовъ въ Арменіи. Такимъ образомъ, въ ряду древнихъ армянскихъ писателей личность Моисея Хоренскаго является въ двойномъ свѣтѣ: съ одной стороны, онъ восторженный энтузіастъ, когда описываетъ доблесть былыхъ временъ, съ другой — онъ горько жалуется на паденіе своей эпохи. И вотъ почему его книга, несмотря на ея ошибки, недостатки и пробѣлы, все-таки является самою полною, наиболѣе трезвою и наиболѣе утѣшительною среди литературныхъ памятниковъ древней Арменіи.
Два другія имени, достойныя быть отмѣченными среди этихъ писателей, это — имена Лазаря Парпскаго и Егише (Елисея). Эти оба историка отличаются отъ Моисея Хоренскаго тѣмъ, что они христіане по преимуществу. Оба они воспѣли религіозныя войны армянъ противъ Персіи, стремившейся водворить въ Арменіи ученіе Зороастра, Ихъ обѣ книги представляютъ двѣ страницы христіанской эпопеи. Лазарь Парпскій — писатель съ правильнымъ слогомъ, изящный, спокойный, выдержанно-благородный. Наскоро и кратко онъ набросалъ силуэтъ героя Вардана Мамиконьянъ, этого отважнаго, доблестнаго и искуснаго человѣка, который впродолженіе 20 лѣтъ съ небольшими силами боролся съ огромнымъ ассимилирующимъ давленіемъ Персіи. Егише, который былъ болѣе поэтомъ, чѣмъ историкомъ, написалъ самую вдохновенную книгу въ армянской христіанской литературѣ. Онъ повѣствовалъ о героическомъ сопротивленіи Арменіи зо-
------------------------
1) M. Хор., кн. II, гл. 85. (Прим. переводчика.)
2) М. Хор., кн. III, гл. 68. (Прим. переводчика.)
3) См. М. Хор., кн. I, гл. 16. (Прим. переводчика.)
[стр. 485]
роастрической Персіи и превозносилъ похвалами личность Вардана Мамиконьянъ. Книга Егише раздѣлена на семь отдѣловъ, разсказъ излагается подробно и въ порядкѣ и отличается ясностью и прелестью.
Св. Варданъ Мамиконьянъ.
Это — настоящая поэма; быть можетъ, это наиболѣе полная, наиболѣе искренняя, наиболѣе чистая изъ христіанскихъ поэмъ: она проста, свободна отъ излишнихъ языческихъ прикрасъ, чужда всякаго самодовольства плѣнительныхъ картинъ и забавныхъ эпизодовъ, какъ въ романѣ Тасса. Но она переступаетъ предѣлы христіанскаго духа и рисуетъ душу народа, который былъ облегченъ этимъ духомъ, какъ бы воинскими доспѣхами. Стихъ Егише — ясный, граціозный, богатый, съ отпечаткомъ благородства, нѣсколько неловкаго, но чистаго,— пріобрѣтаетъ прочность стали на тѣхъ страницахъ, гдѣ онъ разсказываетъ о наивысшемъ напряженіи силъ, о великихъ подви-
[стр. 486]
гахъ самоотверженія. Егише былъ пѣвцомъ доблести иного характера, a именно той, которая состояла въ готовности принять вѣнецъ мученичества и пожертвовать жизнью изъ-за Христова имени. Онъ мастерски нарисовалъ психологическую картину Арменіи, углублявшейся въ мистическую жизнь подъ давленіемъ языческой Персіи 1). «Съ тѣхъ поръ,— говоритъ онъ на одной изъ лучшихъ страницъ своего сочиненія,— нельзя было различить ни слугъ отъ господъ ихъ, ни именитаго князя, взросшаго въ наслажденіяхъ, отъ привыкшаго къ грубой и тяжкой работѣ земледѣльца. Мужчины, старцы, дѣти всѣ соединились во Іисусѣ Христѣ, всѣ вооружились однимъ оружіемъ, облеклись въ одну броню вѣры и опоясались единымъ поясомъ истины. Нe считали болѣе ни во что ни золото, ни серебро. Никто не копилъ ихъ для избѣжанія впослѣдствіи нуждъ. Богатыя одежды — знакъ отличія и почести — были въ презрѣніи. Всякая собственность считалась менѣе, нежели ничто. Они считали себя не иначе какъ трупами и каждый готовилъ себѣ могилу,–– жизнь казалась имъ смертью, a смерть жизнью истинною. Co всѣхъ сторонъ раздавались восклицанія набожныя и воинственныя: «Умремте храбрыми! Станемте думать только о стяжаніи славнаго имени и спасеніи души своей. Да пребудетъ съ нами и въ насъ всегда и постоянно Іисусъ Христосъ, которому легко вызвать снова изъ праха насъ и тѣхъ, которые умерли въ вѣка прошедшіе,— Іисусъ, который воздастъ каждому по заслугамъ его». Такъ утѣшалъ каждый самъ себя и другихъ».
Послѣ этого величественнаго изложенія, въ которомъ вырисовывается восторженный духъ народа, нетерпѣливо приготовляющій себя къ принятію мученическаго вѣнца, поэтъ переходитъ къ подробному изложенію самой священной битвы. И мы, наряду съ трогательными и величественными эпизодами, знакомимся съ главнѣйшими типами этой мистической эпопеи, типами, обрисованными степенно, благоговѣйно и благородно. Вокругъ Вардана — этого энтузіаста, суровая голова котораго, покрытая огромнымъ шлемомъ (см. рис.) съ длиннымъ конскимъ хвостомъ, господствуетъ надъ разсказомъ,— группируются различные армянскіе крестоносцы, всѣ владѣтельные князья Арменіи, выступившіе навстрѣчу смерти ради защиты національной церкви. Между ними выдается достойный удивленія воинъ-священникъ Гевондъ, съ копьемъ въ одной и крестомъ въ другой рукѣ, увѣщевающій своихъ сотоварищей идти на встрѣчу смерти, благословляющій тѣла павшихъ во Христѣ и, наконецъ, принимающій съ мужественною безропотностью вѣнецъ мученика отъ рукъ персидскихъ палачей... Одинъ изъ портретовъ, наиболѣе рельефно обрисованный въ этой книгѣ и составляющій контрастъ съ портретомъ Вардана, это — мрачный портретъ предателя Васака, который, отрекшись отъ своей вѣры, перешелъ въ ряды персидской арміи и сражался противъ своихъ же соотечественниковъ. Егише его изобразилъ въ самыхъ мрачныхъ краскахъ, и можно указать мало такихъ сильныхъ страницъ, какъ эти, на которыхъ христіанскій повѣствователь описываетъ страшную смерть предателя, впавшаго въ немилость и брошеннаго въ темницу самими же господами, рабомъ которыхъ онъ сдѣлался 2).
Но наиболѣе трогательное мѣсто во всей книгѣ Егише — это отрывокъ объ
------------------------
1) См. Егише, гл. 3; переводъ П. Шаншіева. Тифлисъ, 1853 г. (Прим. переводчика).
2) См. конецъ 7-й главы, тамъ же, стр. 231 — 233. (Прим. переводчика.)
[стр. 487]
армянскихъ женщинахъ. Армянка всегда отличалась преданностью, замѣчательнымъ духомъ самопожертвованія и отваги. Въ продолженіе всей армянской исторіи не разъ можно видѣть доказательства ея высокой доблести. Во время осады Ани, въ XII столѣтіи, одинъ изъ современныхъ лѣтописцевъ передаетъ, что онъ видѣлъ, какъ одна армянка, поднявшись на укрѣпленія, ободряла сражавшихся, бросала въ непріятелей камнями и пускала обратно въ нихъ попавшія въ нее стрѣлы, которыя она вырывала изъ своего тѣла.
Когда въ ХІV ст. Тамерланъ опустошалъ Арменію огнемъ и мечемъ, какая-то армянка, по имени Каринэ, предпочла броситься въ пропасть, чѣмъ сдѣлаться плѣнницей тирана. Даже во время послѣднихъ избіеній армянская женщина явила себя достойною своихъ героическихъ сестеръ стараго времени: въ Сасунѣ Шакэ со своими пятидесятью подругами бросилась въ скалистую бездну, въ Палу тридцать армянокъ, преслѣдуемыя турками, бросились въ Евфратъ, распѣвая духовныя пѣсни; наконецъ, въ Константинополѣ, во время манифестаціи прошлаго года, молодыя дѣвушки убивали изъ оконъ своихъ домовъ толпившихся на улицѣ убійцъ. Въ историкѣ Егише армянка нашла наиболѣе совершеннаго художника, изобразившаго ее трогательнымъ образомъ на одной замѣчательной страницѣ, гдѣ она является со всѣми присущими ей чертами, съ нѣжною любовью къ домашнему очагу, съ безграничною привязанностью къ національной религіи и отечественной землѣ, съ готовностью жертвовать собою, съ чувствомъ братства и равенства во время общаго бѣдствія. Егише воспѣваетъ эпическую печаль женъ Арменіи, мужья которыхъ пали въ священной битвѣ, или которыхъ непріятель отвелъ въ темницы, чтобы тамъ покончить съ ними 1). «Нѣжныя жены армянской страны, взлелѣянныя съ дѣтства въ нѣгѣ и роскоши, воспитанныя на софахъ и мягкихъ подушкахъ, ходили теперь изъ сырыхъ жилищъ своихъ босыми въ церковь Божію или молельню — испрашивать y Бога пламенными молитвами благодатную силу выносить терпѣливо тяжкое горе жизни. Тѣ, которыя съ юныхъ лѣтъ привыкли къ изысканной пищѣ, съ радостью утоляли свой голодъ травами и овощами, вовсе не вспоминая о прежнихъ вкусныхъ блюдахъ. Увялъ цвѣтъ лица ихъ и загрубѣла кожа, цѣлый день подвергались они загару на солнцѣ, a ночью склоняли головы на грязное сѣно, брошенное на землю. Уста ихъ произносили только стихи псалмовъ и единственнымъ утѣшеніемъ ихъ было чтеніе пророковъ. Онѣ сходились часто между собою, чтобы вѣрно нести свое иго, итти по одному пути въ рай и достать, не сбиваясь съ пути, обители мира и покоя... Ледъ многихъ зимъ растаялъ; весна нѣсколько разъ уже возвращала ласточекъ: все радовало сердце человѣка; но жены плѣнныхъ христіанъ тщетно ждали радостнаго возврата возлюбленныхъ своихъ супруговъ. Видъ цвѣтовъ весеннихъ напоминалъ имъ ангельскую нѣжность святой любви возлюбленныхъ и взоры ихъ жаждали отдохнуть на прекрасныхъ ихъ образахъ. Охотничьи гончія собаки благородныхъ вельможъ погибли одна за другою въ отсутствіи своихъ господъ, и перестали ржать борзые кони ихъ. Бѣдныя жены христіанскія не имѣли другихъ воспоминаній о супругахъ своихъ, кромѣ ихъ портретовъ. Торжественныя собранія, дни вели-
---------------------------
1) См. одиннадцатую главу исторіи Егише („Воспоминаніе о женахъ плѣнныхъ воиновъ Христовыхъ, погибшихъ въ великихъ сраженіяхъ"); переводъ Шаншіева, стр. 337 слѣд. (Прим. переводчика.)
[стр. 488]
кихъ праздниковъ проходили и не приносили имъ свиданія съ милыми и возврата ихъ изъ земли отдаленной. Бѣдныя проливали слезы, проходя опустѣлые залы, и звали ихъ по именамъ: въ этихъ залахъ поставлены были статуи въ память ихъ, и на каждой было вырѣзано имя отсутствующаго».
Въ ХII столѣтіи, во время краткаго промежутка, когда армянскій народъ могъ наслаждаться въ Киликіи непродолжительнымъ періодомъ мира и благоденствія, въ монастырской тиши поднимаются двѣ чистыхъ, смиренныхъ души и начинаютъ пѣть божественную пѣснь, полную усладительной пріятности. Это были епископъ Нерсесъ Ламбронскій и каѳоликосъ Нерсесъ Шноргали (Благодатный). Первый изъ нихъ, человѣкъ съ благороднымъ духомъ, съ утонченнымъ литературнымъ и богословскимъ образованіемъ, знатокъ латинскаго языка и римской литературы, написалъ религіозныя размышленія, проникнутыя спокойнымъ мистицизмомъ, и проповѣди, отражающія въ себѣ обширную эрудицію и отличающіяся плавною формой, струящейся подобно завиткамъ ѳиміама. Другой, Нерсесъ, по прозванію Благодатный 1), былъ однимъ изъ наиболѣе великихъ поэтовъ армянской церкви. Этотъ человѣкъ, даровитый, обладавшій гармоніей духа и тихо прожившій жизнью святого, оставилъ рѣчи, комментаріи, Евангеліе, изложенное стихами, поэму на взятіе Едессы мусульманами, въ особенности же ему удались гимны, одни изъ лучшихъ, какими только обладаетъ армянская церковь. Это тихая, почти безплотная поэзія, освященная чистымъ духовнымъ свѣтомъ, протекающая подобно обильному водами, прозрачному лѣсному ручью. Разсказываютъ, что нѣкоторыя изъ этихъ поэмъ онъ написалъ во время безсонныхъ ночей, вызванныхъ его экзальтированнымъ состояніемъ, когда, послѣ долгаго уединеннаго размышленія, онъ импровизировалъ, задыхаясь отъ мистическаго волненія, создавая одновременно мелодію и слова. Другія его поэтическія творенія написаны въ стѣтлыя радостныя утра и представляютъ лучезарные полеты мистической нѣжности и любви...
Приводимъ какъ образчикъ въ переводѣ нѣсколько строфъ изъ одного его гимна:
Утро свѣта, солнце правды, возсіяй ты на меня!
Возстань, Боже, возбуди меня разслабленнаго сномъ!
Ты, который разрѣшаешь тягость нашихъ всѣхъ скорбей!
Длани къ небу воздѣвая, гласомъ я тебя молю
И прошу, о, милосердый, да подашь мнѣ даръ добра!
Дай воды очамъ, теплая слеза да смоетъ мой грѣхъ!
Безпредѣльною любовью сердце, Боже, мнѣ смягчи!
Но, какъ поэтъ, возвысившійся надъ всѣми, котораго голосъ, чудный по своей глубинѣ и почти дикой силѣ, господствовалъ надъ этою меланхолическою гармоніей,— является инокъ Григоргй Нарекскій. Этотъ писатель вышелъ изъ обычнаго строя національной литературы. Среди писателей настолько же патріотичныхъ, насколько и религіозныхъ, которые, вознося славословіе Богу, всегда занимались событіями своей страны,—только онъ является исключительно поэтомъ-монахомъ. Уйдя въ свой Нарекскій монастырь, онъ предался религіозному созерцанію, молитвѣ и творенію своихъ поэмъ и размышленій. Этотъ человѣкъ,
---------------------------
1) См. краткій біограф. очеркъ въ вып. 40 Энциклопедич. Словаря Брокгауза.
[стр. 489]
обладавшій богатымъ, чисто-восточнымъ воображеніемъ и чувствительностью, доведенною до болѣзненности вслѣдствіе продолжительнаго мистицизма, переложилъ въ риѳмованную прозу, отличающуюся въ высшей степени утонченнымъ и сложнымъ стилемъ, боязнь, раскаяніе, галлюцинаціи, плачъ и экстазы аскетической жизни. «Прими,— восклицаетъ онъ въ своей знаменитой молитвѣ противъ ужасовъ ночи,— прими съ кротостью, всемогущій Господь, молитву скорбящей души; приблизься съ любовью ко мнѣ сосредоточившемуся; разсѣй, Ты, который примиряешь все, мою постыдную печаль; сними съ меня, о, Милосердый, эту невыносимую тяжесть; удали отъ меня, о всемогущій, это смертное искушеніе; разрушь, о Вѣчно-побѣдоносный, побужденія обманщика; разсѣй, Ты, который обитаешь вверху, туманъ лютаго»...
Григорій Нарекскій создалъ цѣлый рядъ выраженій, чтобы выразить величіе Божье, кротость св. Дѣвы, страхъ передъ грѣхомъ и ужасъ вѣчнаго наказанія.
Григорій Нарекскій много содѣйствовалъ обработкѣ и обогащенію армянскаго языка. Онъ сдѣлалъ его въ высшей степени гибкимъ. Въ своемъ стилѣ прекрасно обработанномъ, онъ соединилъ, какъ нельзя лучше, блескъ и пестроту восточныхъ литературъ съ внутреннимъ художествомъ запада. Онъ явился наиболѣе великимъ проявителемъ армянскаго лиризма.
Остальныя творенія, образующія совокупность древне-армянской литературы, представляютъ собою лишь историческія хроники. Вслѣдствіе этого этотъ отдѣлъ армянской литературы является наиболѣе богатымъ среди литературъ всего Востока. Армянинъ, очень практичный отъ природы, любилъ сохранить память о событіяхъ, даже незначительныхъ, произошедшихъ въ родной землѣ. Эта огромная историческая библіотека весьма цѣнна, такъ какъ изъ нея почерпаются свѣдѣнія не только объ армянахъ, но и относительно всѣхъ тѣхъ восточныхъ народовъ, которые прошли черезъ Арменію, относительно Византіи и Крестовыхъ походовъ.
Большинство этихъ хроникъ посвящены разсказу о тѣхъ притѣсненіяхъ, которымъ подверглись армяне во время нашествій языческихъ и мусульманскихъ народовъ. Среди этихъ хроникъ особенно выдается, по трагическому величію своего тона, хроника Аристакеса Листивертскаго (Листивертци) XI столѣтія, который описалъ со всѣми ужасными подробностями нашествія въ Арменію туркменъ, татаръ и персовъ. Онъ оставилъ описаніе избіеній, ни въ чемъ не отличающихся отъ тѣхъ, которыя произошли года два тому назадъ, пожаровъ, грабительствъ, насилій надъ женщинами и дѣтьми. Онъ изобразилъ нищету страны, въ эту эпоху, въ образѣ Арменіи «совершенно нагой, лежащей на краю дороги, попираемой всѣми народами, изгнанной изъ своего дома, рабыни и плѣнницы всѣхъ народовъ». Но въ этихъ хроникахъ также необходимъ разсказъ и о тѣхъ усиліяхъ, которыя долженъ былъ выказать армянскій народъ, чтобы сохранить себя среди постигшихъ его бѣдствій. И если гимны, духовныя размышленія и гомиліи показываютъ намъ лирическую мощь армянскаго духа, то эти историческія хроники, несмотря на ихъ недостатки съ эстетической точки зрѣнія, представляютъ интересъ историческаго и моральнаго характера. Вмѣстѣ съ нѣкоторыми шедёврами исторической литературы первыхъ вѣковъ, они даютъ намъ характеристику народа въ трагическомъ повѣствованіи о безпрерывной борьбѣ.
Перев. Л. М.
|
