Внимание! Предлагаемый ниже текст написан в дореволюционной орфографии. Если текст не отображается корректно, см. Просмотр русских текстов в старой орфографии.

БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМЪ ВЪ ТУРЦИИ АРМЯНАМЪ

ОТДѢЛЪ I.

[стр. 501]

Изъ портфеля стараго литератора.

Въ бумагахъ моего покойнаго отца, умершаго въ 1879 году и бывшаго однимъ изъ замѣтныхъ дѣятелей петербургской журналистики съ половины тридцатыхъ и до половины пятидесятыхъ годовъ, сохранилось много писемъ и разнаго рода документовъ, характеризующихъ литературные и цензурные нравы того времени и содержащихъ въ себѣ зачастую автобіографическія данныя по отношенію къ тѣмъ лицамъ, отъ которыхъ они исходили. Особенно много такихъ писемъ за время изданія литературно-художественнаго журнала «Пантеонъ» съ 1851 по 1855 годъ.

Всѣмъ извѣстно, въ эти годы впервые выступилъ въ печати со своими произведеніями поэтъ Никитинъ. Человѣкъ съ чуткою, нѣжною и дѣтски открытою душою, страстный любитель природы, вынужденный обстоятельствами прервать шедшее успѣшно ученіе и сдѣлаться дворникомъ на постояломъ дворѣ разорившагося, хвораго и «ослабѣвшаго» отца, Иванъ Саввичъ Никитинъ самъ опредѣлилъ свою печальную жизнь въ слѣдующихъ строкахъ извѣстнаго стихотворенія:

„Вырыта заступомъ яма глубокая!
Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь безпріютная, жизнь терпѣливая,
Жизнь — какъ осенняя ночь — молчаливая.
Горько она — моя бѣдная — шла
И, какъ стѣпной огонекъ, замерла..."

Условія такой жизни не могли создать въ немъ довѣрчиваго отношенія къ своимъ силамъ и дарованіямъ. Онъ искалъ оцѣнки и ободренія y людей, близко стоявшихъ къ журналистикѣ. Извѣстно его письмо къ редактору «Воронежскихъ Губернскихъ Вѣдомостей» въ ноябрѣ 1853 года при посылкѣ ему стихотворенія «Русь», которое и было первымъ его поэтическимъ трудомъ, появившимся въ печати. Никитинъ говоритъ въ немъ о неувѣренности въ силахъ своего дарованія, мѣщающей ему обратиться съ просьбою о напечатаніи своихъ стихотвореній въ одномъ изъ современныхъ журналовъ и проситъ редактора «Ворон. Губ. Вѣдомостей» рѣшить, однажды навсегда, смѣшонъ или нѣтъ трудъ, который онъ называетъ своимъ призваніемъ... При этомъ онъ говоритъ о своемъ личномъ и общественномъ положеніи и о томъ

[стр. 502]

въ какомъ противорѣчіи съ горькою дѣйствительностью его жизни стоитъ непостижимая сила, влекущая его къ искусству.

Почти въ то же время 6 ноября 1853 г., писалъ Никитинъ и моему отцу изъ Воронежа, съ особою подробностью и трогательностью объясняя свое душевное настроеніе. Присылая на его просмотръ нѣкоторые свои стихотворенія (къ сожалѣнію они не названы въ письмѣ), Никитинъ пишетъ: «Можетъ быть, просьба моя покажется для васъ странною. Пусть такъ; но я увѣренъ въ вашемъ благородствѣ: вы не захотите заклеймить язвительною насмѣшкою бѣднаго провинціала, не имѣющаго въ своихъ рукахъ вѣрныхъ средствъ, съ которыми онъ могъ бы дѣйствовать благоразумнѣе, не ставя себя въ двусмысленное положеніе. Я даже осмѣливаюсь предполагать, что мое двусмысленное положеніе скорѣе возбудитъ въ васъ участіе, нежели холодность.

Вотъ моя краткая біографія. Будьте моимъ судьею.

Я бѣдный мѣщанинъ. Кругъ моихъ знакомыхъ не великъ и не завиденъ. Ооразованіе получено мною весьма недостаточно; но, съ ранняго дѣтства, въ душу мою запала глубокая любовь къ литературѣ. Помню, какъ всякое произведеніе, запечатлѣнное талантомъ, приводило меня, еще ребенка, въ восторгъ, который я не могъ себѣ объяснить. Какъ тогда билось мое сердце! Какъ быстро обращалась кровь въ моихъ жилахъ. Этой любви я не утратилъ и доселѣ. Въ моей грустной дѣйствительности единственное для меня утѣшеніе, — книги и природа: въ бесѣдѣ съ нею я забываю все, меня окружающее. Она — мой первый наставникъ, научившій меня знать и любить Бога. Она моя мать, утѣшающая меня въ минуту тоски и сомнѣній. Изумляя меня своею тишиною и величіемъ, она заставляетъ меня слагать задумчивую пѣснь и проливать сладкія слезы. Быть можетъ, все это одинъ бредъ моего раздраженнаго воображенія, потому-то я снова повторяю: будьте моимъ судьею, покажите мнѣ мое собственное значеніе или мою ничтожность. Я не имѣю чести знать васъ; но такъ много слышалъ о вашей снисходительности, что совершенно полагаюсь на вашъ приговоръ. Если же, изъ приложенныхъ здѣсь стихотвореній, вы увидите во мнѣ жалкаго ремесленника въ дѣлѣ искусства, тогда сожгите этотъ безсмысленный плодъ моего напраснаго труда. Тогда я пойму, что дорога, по которой я желалъ бы итти, проложена не для меня; что я долженъ всецѣло погрузиться въ тѣсную сферу мелкой торговой дѣягельности и навсегда проститься съ тѣмъ, что я называлъ моею второю жизнью».

Письмо это написано на двухъ страницахъ большого почтоваго листа — мелкимъ, четкимъ и красивымъ почеркомъ. Думается, что оно содержитъ въ себѣ не излишнія указанія на душевный строй человѣка, которому суровая судьба такъ недолго дала пользоваться сознаніемъ, что его поэтическій даръ признанъ всѣми и не уйдетъ вмѣстѣ съ его прахомъ въ «яму глубокую»...

1898 г. 5 мая. Д. Ѳ. КОНИ.
Петербургъ.